Порода. The breed

За столом сидели невозмутимо и говорили о вещах самых обыденных – обсуждались, кажется, даже цены на мясо. Дэнис, стоя за стулом Мэй, отдавал распоряжения. На блюдах подносили канапе размером с наш железный рубль, и паштет из креветок розовел на них нежно, как вечер. Я все смотрела на Мэрайю. Как можно думать о других девушках, да еще и называть их «русскими эльфами», когда рядом… Но Ричард смотрел в темноту за окном. Его бокал наполняли часто.

Когда Дэнис, не отрывавший взгляда от хозяйки, заметил, что «Catherine the Great» возымело свое действие, был предпринят переход в обеденный зал.

Там, на столах больших и маленьких, разглаженный до атласного блеска, окрашенный во все тона зеленого – от глубокого цвета морских глубин до льдистого холода северного неба – царствовал лен. Он устилал столы многослойно, так что нижние скатерти с чудной вытканной каймой ниспадали до самого пола, верхние лежали углом, чтобы не скрыть всей роскоши нижних, а перед каждым прибором помещался конверт салфетки, такой большой и так туго свернутый, что мог бы спеленать и новорожденного младенца, но все же, и, казалось, в самый последний момент, младенца решили заменить цветущей веткой лаванды.

Официант отодвинул для меня стул, снова придвинул и остался стоять за моей спиной. Для Мэй то же сделал Дэнис, но рядом с ним за стулом Мэй, хотя и почтительном отдалении, застыла стайка молодых людей в черных фраках с напомаженными до блеска волосами. Все они напряженно ждали указаний.

Я провела пальцем по скатерти. Шелковистый лен чуть скрипнул в ответ.

- Мэй, дорогая, как красиво. И какой чудесный лен – неужели русский? - спросила я по прежней привычке доводить начатое дело до конца. Наверное, в этой новой жизни она мне уже не понадобится.

- Ирландский, Анна. Дорогой – страшно. Но ведь приятный, верно? – Мэй была довольна. Глаза ее искрились – шампанское было отличное.

Дэнис принялся за работу. У всякого, начиная с Мэй, в строгой очередности статуса, торжественно-празднично осведомлялся он о каждом блюде и обсуждал подробности: - Mrs MacInrae, what about your grouse?… - Madam – would you prefer venison?… ¹За ним стоял некто Pier – я видела только его пробор, неизменно склоненный над блокнотом – и записывал. Я выбрала оленину.

Теперь мне кажется, что с самого обморока, точнее, именно с того мгновения, как я очнулась в руках Ричарда в том белом лебяжьем гнезде, в стенах, хрупких, как раковина, тонких стенах, в которые билось вплотную подступившее бушующее море, под черным покровом свирепых туч, - именно с того мига я, как принято говорить, потеряла рассудок. Как сказать иначе, я не знаю. Но напряженная битва, но страстная борьба в этой незнакомой, призрачной природе, но радуга, плывущая под северным ветром, но мгновенные победы то солнца, то мрака, но старинные кровавые сказания, о которых пел чистый чарующий голос, - все это раскрыло меня, как бело-розовую раковину, что сейчас, темным вечером, лежала у меня на тарелке, а еще перламутровым утром жила где-то в морских глубинах.

Do you like scollops, Anna? ¹– спросил Ричард.

Мне не нужно было смотреть на него или говорить. До боли сведенных скул томило и притягивало прикосновение его ноги к моему колену под холодящим покровом льняной скатерти - то нарочито мимолетное, то плотное до жара. Вот в чем смысл и истинное назначение льняных скатертей! – подумала я, все еще не без иронии. – А я-то, ничего об этом не зная, отважилась ими торговать – наивная и глупая женщина.

Весь обеденный зал плыл в каком-то золотом тумане, сквозь который временами проблескивали острые хрустальные лучи и алмазные искры. Ричард был уже не Ричард, но только астральное тело с неодолимой силой притяжения.

Кофе перешли пить в ту, первую, комнату, где обед начался шампанским. Ричард поднялся вместе со мной и вел меня. Прежде сказали бы: они шли рука об руку. Не так: бедро к бедру. Викторианская этикетная форма, коей этот мужчина был неукоснительно верен, придавала редким открытым прикосновениям и многим тайным силу электрических ударов.

Низкие длинные столы были заново застелены новыми, свежими километрами и милями льна – ослепительно-белого, а поверх него – абрикосово- розового, вдвое сложенного. К кофе Дэнис распорядился подать груши. Каждая груша, медово-желтая, возвышалась точно посередине плоской миски, окруженная нежнейшей пеной с румяной корочкой. Груши облили коньяком и подожгли. Синее пламя запорхало и исчезло.

И тут сквозь туман и боль желания, колючими искрами расходящегося по телу все шире и шире, как круги по воде, сквозь пелену, застилающую слух, до меня донесся хрипловатый, приглушенный бас метрдотеля. Он по-прежнему стоял за креслом Мэй, но склонился между нами так, чтобы слышно было обеим.

- For the kindest attention of miss Anna, madam ², - обратился он к Мэй, и вновь мне показалось, что это говорит русский – так раскатисто-твердо звучало «р», с такой мужественной простотой выступали согласные, так широко и томно потягивались гласные…

- Ну, Дэнис, в чем дело? Что ты можешь рассказать Анне?