Порода. The breed

Совершенно непонятно, почему все-таки здесь, в высоких кругах англичан, именно аристократических (а других я не знаю), так велик до сих пор интерес к русским? Почему меня с такой готовностью приглашают? Конечно, традиция, и, конечно, память о прежних русских высокородных чудаках – англоманах. Англичане и сами чудаки, так что это сходится. Я, например, - типичная чудачка, по крайней мере по современным российским меркам. Идиотская страсть к собакам, нежелание расстаться с подобиями науки, отвращение ко всему тому, во что вцепляются, чтобы выплыть – то есть влезть хоть немного вверх по лестнице. Вот и эта история с льном. Нормальный человек нашел бы сам шестьсот долларов на билет туда и обратно – занял бы, в конце концов, чтобы не нуждаться в каких-то Валерочках и не получать неожиданных Грибов своей родины, направился бы прямо к Пат в Ноттингем, положил бы начало делу, своему собственному, - а там и к Мэй, – если времени хватит на развлечения. Да, все, что я делаю, - все выходит по-детски, и не могу я быть самостоятельной, и не могу быть одна. Все оглядываюсь: на кого бы опереться? Так вот же тебе Мэй для опоры, развлекай ее, способствуй и подчиняйся, изучай Англию, которую без этой леди тебе никогда не увидеть. Всю жизнь будешь помнить и внукам рассказывать. Больше пользы никакой.

Да, о внуках. Не будет детей – не будет и внуков, - продолжала я свою формальную логику, будто какой-то противный софист засел у меня в голове, и мысли отщелкивались, как косточки на старинных счетах. Один мой знакомый бизнесмен – правду сказать, один только бизнесмен у меня знакомый и был, Валентинин миллионер, – серьезно подумывал о том, чтобы наладить производство настоящих русских счетов и продавать их за границу – вместо калькуляторов. Но не стал. Подвернулись дела получше.

Дальше мысль не пошла. Не будет семьи – не будет детей… Нет, несерьезно, дети могут быть и без семьи. «Без семьи» - вспомнила я старинный том в красном коленкоре с тисненными на нем золотом: цветочной гирляндой, мальчиком, сгорбившимся под грузом шарманки, пуделем и обезьянкой. Животные тоже выглядели несчастными и брели рядом с ним по дороге. Гюстав Мало. По этой книге – летописи бесконечных несправедливостей и невзгод – училась я читать по-французски. Зачем? Зачем??? Лучше бы научиться сначала завязывать конский хвост и стричь челку, потом – как следует красить глаза и губы, танцевать и водить машину. Курсы-то были почти бесплатные! А при всех этих совершенствах, при этой вожделенной и недостижимой взрослости - блистательной юной взрослости - мне никакой Сиверков был бы ни по чем! Сама виновата. Дура. Вместо веселья – молодость за книгами, комплексы, несчастья… тяжесть, хандра… будто поет та самая шарманка, ручку которой крутил в красной книге с золотым обрезом маленький мальчик без семьи…

Нет уж, без семьи не хочу. Нужно семью. Не будет мужа – не будет семьи, - продолжал софист. С этим спорить было невозможно. И именно здесь крылось неразрешимое. Как превратить в мужа человека, не склонного жить на одном месте, в одно время, с одной женщиной? Человека, которого я даже запомнить как следует не могу? Человека, который всегда смотрит вдаль? Родить ребенка – и читайте дальше «Без семьи», желательно по-французски?

Нет выхода. Нет мужчин. Хуже, чем после войны. О животных говорят: нарушен комплекс брачного поведения. У моих знакомых мужчин этот «комплекс» ограничивался спариванием. Все последующие элементы – устройство дома, выращивание потомства – почему-то отсутствовали. Зато других комплексов было у них в избытке. Так что не будет ни мужа, ни семьи, ни детей. Пусть.

Горячо жжет обида. Кажется, довольно времени прошло, чтобы это белое пламя превратилось в малиновые угли, и чтобы они даже как-то приятно иногда грели: да, это было, было… И чтобы подернулись сизым, серым, истлели и – погасли. Перед глазами стоял средневековый камин в доме Джулии: так все и происходило. Ствол яблони сгорает и рассыпается в прах за несколько часов, любовь – за год. Всему свой срок. Почему же и сейчас так больно? Там, в своей стороне, неуловимый Сиверков смеется и читает, пьет с друзьями и смотрит в небо, наблюдает за животными и вновь влюбляется, и снова на закате, в самом лучшем месте Москвы, у высотки МГУ, кокетничают с ним беззаботные молодые женщины. И таскает он за собой мою белую собаку, которую больше не с кем было оставить – у Валерочки дома целая стая отвратительных миттельшнауцеров, у Валентины тоже нельзя, ведь там до вчерашнего дня царствовал строгий миллионер, у ее живой еще тогда бабушки, любимой моей Анны Александровны, - своя спаниелька, уже пожилая. Да и совестно было так обременять старушку. Бедная Анна Александровна. Это Валентина должна была воспринять от нее страсть к собакам, не я. А получилось наоборот. Нелегко, наверное, вырасти рядом с человеком, который так любит собак вообще и одну в частности. Валентина полюбила кошек.