Порог

— Его самого, — еще более желчно подтвердил тот, усмехаясь про себя беспросветной его наивности. — Так вот если ты будешь слушаться меня, то все у тебя будет, и с избытком. И еда, и вино, и женщины.

— Когда, Бизанкур?

— Придется подождать, — жестко оборвал его брат Альбин. — И я не могу тебе сказать сколько. Я ведь тоже жду. Чем ты лучше меня? Но если будешь продолжать молоть языком, то я его тебе попросту отрежу, понял?

С этими словами Бизанкур, совершенно бестрепетно взяв в левую руку вихор Филиппа, а правой достав из потайных ножен кинжал Асмодея, ясно дал понять, что не шутит.

Конечно, он блефовал. Он даже не знал, польется ли из Филиппа кровь, если ему вздумается ее пустить, и что будет с самим Филиппом — испытает ли он боль, закричит ли?

Но Вико испугался того, что услышал от своего патрона. Жан-Жак увидел это совершенно отчетливо. Глаза Филиппа испуганно выпучились, на толстых щеках, висках и лбу выступили капли пота, но он не произнес ни звука. Бизанкур счел это добрым знаком.

— Запомни! Зовут меня отныне брат Альбин, а мирское имя мое забудь! Мы два скромных странствующих бенедиктинца, — столь же строго продолжал Бизанкур. — И если будешь болтать глупости, мне проще будет пресечь их навсегда.

— Понял, — прошептал, кивая, брат Филипп, у которого от ужаса язык прилип к небу.

— Вот и молодец, — одобрительно сказал Жан-Жак. — Ведь мы с тобой живы и здоровы, а это при царящей вокруг чуме большая удача, как ты считаешь?

Филипп снова мелко закивал, и его жидкие завитки рыжих волос затряслись. Жан-Жаку стало смешно.

— У нас с тобой есть хлеб и виноград, фиги и каштаны, — тем не менее сурово продолжал он. — И нас не прогоняют отовсюду. Напротив, время сейчас теплое, мы проводим прекрасные дни и ночи на свежем воздухе, в полном покое. Скажешь, не так?

— Так, — проблеял Филипп.

— И мы с тобой будем ждать, сколько потребуется.

— А чего… ждать? — рискнул спросить Вико.

— Увидишь сам! — отрезал брат Альбин. — А теперь сиди и молись.

Несколько раз местные обращались к ним с вопросами, куда святые отцы держат путь и чем заняты их помыслы. Бизанкур смиренно, но уклончиво отвечал на вопросы, что несут они слово Божие по миру, и слово это может исцелять, только миссия, возложенная на них, не каждому под силу.

Спустя какое-то время прошел слух о двух молодых и благочестивых монахах, которые ведут жизнь аскетичную, но праведную, и не трогает их зараза, хотя прошли они уже полмира — подобными слухами обросла их довольно скудная и смутная история, стоило им бросить всего несколько слов о том, что же это за тайная миссия и как она приводит к исцелению.

Но в ответ на это благочестивые отцы, точнее, один из них, голубоглазый (второй все больше молчал) читал из Матфея:

— «Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже».

— А при чем же здесь Ирод и избиение младенцев? — недоумевали спрашивающие.

На что один из двух монахов, похожий на ангела, с огромными голубыми глазами, кротко отвечал:

— А ведь царь Ирод и двоих сыновей собственных в жертву отдал…

Присутствующие крестились в ужасе, а голубоглазый ангел продолжал:

— Силен враг рода людского, и много разных личин принимает он, чтобы погубить как можно больше народу и смутить умы. Может он прикинуться и агнцем небесным, и даже, от коварства своего и лукавства, служителем святой церкви.

— Как же в таком случае распознать зло? — в отчаянии вопрошали его.

— Молиться, братья, — смиренно отвечал Альбин, и все падали на колени и принимались усердно молиться.

А Жан-Жак после молебна доставал другую книгу и зачитывал из Феофилакта Болгарского:

— «Для чего же попущено избиение младенцев? Для того чтобы обнаружилась злоба Ирода. Притом младенцы не погибли, но сподобились великих даров. Ибо всякий, терпящий здесь зло, терпит или для оставления грехов или для умножения венцев. Так и сии дети больше увенчаны будут».

— Как это?! — совсем терялись внимающие святым, но непонятным речам, и брат Альбин терпеливо объяснял:

— Страдающие всегда бывают вознаграждаемы.

А брат Филипп вздыхал и молча молился.

И так продолжалось не один раз, покуда под навес, где обретались монахи, не стали приходить каждый день.

— Взгляните на брата Филиппа, люди, — кротко сказал однажды Жан-Жак де Бизанкур, когда любопытных собралось достаточно. — И внемлите его печальной истории. В глубоком детстве потерял он родителей и жил в монастыре бенедиктинцев, как и я сам. Но и туда добралась чума…

— Чума!

— Мор!

— Болезнь!

— Господи, спаси! — раздались отовсюду испуганные всхлипы, и вскинулись крестящиеся руки.

— И только молитвы, творимые святыми отцами, — продолжал Бизанкур, — немного сдерживали ее. И те из нас, что молились усерднее, остались в живых. Этому немало способствовали индульгенции и пожертвования…

— Мы пожертвуем вам все, что у нас есть! — раздались робкие отклики.