Порог греха

Гости отбыли с дачи ранним утром, даже не попрощавшись с хозяином. Вместе с ними исчезла Павлинка. Чурилов, мрачный и озадаченный, приказал Одарке тщательно вымыть помещение бани со следами крови на полу. О смерти Павлинки он не думал: не впервые увозили девчонок и возвращали целыми и невредимыми. Но на всякий случай – шестое чувство сработало – наказал Одарке, как и что говорить, если вдруг Павлинка пропадёт с концами и начнется следствие: остались в лагере, так как нужно было навести порядок; Павлинка любила купаться ночами в озере, ушла и не вернулась; Одарка спала и обнаружила, что подруга пропала, только утром…

Алесь плакал, уткнувшись головой Одарке в колени.

– Ты плачь, плачь, пока всё не выплачешь, – поощряла Одарка тоном взрослой, уже немало познавшей в жизни женщины, – и станет легче, по себе знаю! Ты не бойся, я никому не скажу! Я теперь тебе вместо Павлинки буду. Ладно? Я и постираю, и поглажу. И даже на постели посижу перед сном. Я для тебя всё сделаю. Ну, что могу. Хочешь?

– Угу, – успокаиваясь, подтвердил Алесь, ещё не понимая, куда клонит Одарка.

– Холодно тебе? Ты дрожишь весь! Я тебя согрею, – Одарка приподняла Алеся, целуя в лицо, слегка потянула на себя.

– Маленький мой, хороший мой мальчик, тебе будет тепло и хорошо, ты только слушайся меня, это надо, это, – наговаривала Одарка, расстегивая кофточку, – это положено. Это успокаивает. Хороший мой, ангелочек мой светленький!

Горела, кружилась у Алеся голова.

Через месяц после смерти Павлинки в однодневье изменилась и вся жизнь Алеся и пошла по такому крутому руслу с водопадами, порогами и воронками, что на протяжении нескольких лет он только и успевал выгребать на поверхность, едва переводя дух от захлёбов.

Случилось это в начале октября. Лес уже красовался в пёстром осеннем наряде. В середине дня ещё пригревало солнце, но вечера, а особенно ночи, были холодными. Иногда брызгал дождь, стылый и липкий.

Чурилов позвал в свой кабинет Алеся.

– Хочу попросить твоей помощи. У меня домишко за городом, на озерке: огородишко, картошечка, ягодничек. Овощишки я уже прибрал. Малинничек закопать надо. Поможешь? Работёнка нетрудная. Баньку сгоношим, повечеряем. Переночуем. А в конце следующего дня вернемся. Как? Устраивает? А?

Алесь неопределенно пожал плечиками: заведующий детдомом нередко подряжал воспитанников для выполнения мелких хозяйственных поручений, отчего бы не съездить?

Евграф Серафимович воспринял нерешительность мальчишки как знак согласия.

– Ну вот и ладушки! После обеда подгребай к воротцам. Я там на мотоцикле буду ждать.

О поездке на дачу заведующего детдомом Алесь сказал Фильке в столовой, за обеденным столом.

Тот, проглатывая ложку супа, поперхнулся:

– Когда?

– Сегодня. Вот сразу после обеда.

– А ну-ка выйдем! Скажу тебе кое-что. Видимо, очень важное хотел сказать Филя, если пожертвовал вторым любимым блюдом – гречневой кашей с тушёнкой – и вишнёвым киселём, которые давали только раз в неделю по воскресеньям и в праздничные дни.

Филипп отвёл Алеся на некоторое расстояние от столовой, оглянулся по сторонам – нет ли кого поблизости – и пониженным голосом сказал:

– Слушай сюда. Граф просто так на свой огород не возит. Он пидор.

Алесь раньше никогда не слышал этого слова и недоумённо заморгал глазами.

– Ну, как тебе пояснить, – слегка стушевался Филя. – Пидор – это мужик, который с другими мужиками любовь крутит. Ну, обычно это с бабами делают, а Граф – с нашими пацанами.

– Это как? – Алесь продолжал непонимающе моргать глазами.

– Как? Как? – вздернулся Филя. – Лесина ты белорусская! Да вот так! – и, утробно подвывая, он телодвижением и руками изобразил то, о чём говорил. – Граф такие делишки любит в баньке обделывать. У него приёмчик есть. Дай-ка, говорит, спинку потру. Спинку трёт и о твою задницу трётся.

– Зачем?

– Чтобы хозяйство своё взбудоражить.

– Какое хозяйство?

– Ты чё – совсем? – Филя покрутил пальцем у виска, – или придуриваешься? И, ткнув рукой в известное место – Алесь даже ойкнул, – грубо резанул, как оно называется.

– Понял?

– Понял! – набычился Алесь. Он стеснялся бранных слов.

– Понял! Понял! – передразнил Филя. – Слушай дальше. Распалит себя Граф и прижмёт. Он с виду слабак, а сильный: прижмёт – не вывернешься!

– А ты откуда знаешь?

– Оттуда… Пацаны рассказывали… Да и, – Филя пошмыгал носом, – один разок в той баньке побывал. Только я уже знал об этом. Держался топориком, – Филя потряс над головой кулаком. – У Графа ни хрена не вышло… Так что, братан, стриги ушами, гвоздись глазами!

Алесь согласно закивал головой.

– Может до этого и не дойдёт. Но, – Филя наморщил лоб, – кто предупреждён – тот вооружён! Я тебя предупредил.

С некоторой тревожащей оторопью шел Алесь к воротам ограды детского дома, где его поджидал Чурилов. Но как только мальчишка угнездился в люльке его мотоцикла, так и забыл обо всём на свете. Мотоцикл был большим, тяжёлым, с сильным мотором. И назывался не по-русски – «Харлей Давидсон».