Порог греха

Алесь уже окончательно отогрелся и стал полностью слышать своё тело. Оно наливалось силой движения. Яснела голова. «Значит, Граф жив. Пока никакой погони нет, но искать-то всё равно начнут. А как до тёти Катерины доберутся, она скажет: «Вот подвозила одного… Вот здесь, в городе, высадила…». Не надо выходить у дома Фаины Иосифовны! Следы надо запутать!»

Улица освещалась плохо. Ветер рвал лампочки с редких столбов. На тротуарах – ни души. Проехав целый квартал от барака, в котором жила Фаина Иосифовна, Алесь попросил остановиться.

– Ну, ожил, оголец! – сверкнула серебряными зубами тётя Катерина. – А я думала, ты немой! Найдёшь дом-то свой? Может проводить?

Алесь отрицательно замотал головой.

– Ну, вижу я, с тобой не разговоришься, – укорила тётя Катерина, наблюдая, как Алесь кутается в простыню. Она ещё не просохла. Алесь поёживался.

– Э-э-э, сынок! В такой одёжке – на холод, под дождь?

Она порылась под сиденьем, достала чёрный халат, в каких обычно ходят уборщицы, и резиновые галоши.

– Надевай! Всё какая-никакая защита от непогодья!

«Одёжка» была далеко не по росту Алеся, но в таких обстоятельствах показалась великим благом. Главное – ноги в сухости. От мысли, что ему пришлось бы голыми ступнями снова шлёпать по льдистой мокроте, тело передёрнула мелкая дрожь.

– Чё-то мне твоё лицо знакомо, – улыбнулась тётя Катерина. – Где-то мы встречались!

Алесь снова отрицательно замотал головой, а когда уже стоял на земле, намереваясь захлопнуть кабину, сказал:

– Спасибо вам, тётя Катерина! Пусть Господь воздаст вам за вашу доброту! – совсем так, как говорила Павлинка.

И она сразу же вспомнила, где встречала этого огольца, высунулась в окно кабины по пояс, но Алеся и след простыл.

Кружил ветер, бил по лицу плетями дождя. Разом промокли халат и простыня, прикрывавшая голову, хлюпало в галошах. Но Алесь свыкся с этим, вроде бы и не замечал: у него была ясная цель. Пусто было кругом, безлюдно, только окна домов призывно светились, напоминая о тепле и уюте. Вот и знакомый барак: тёмный проём входа без створок, три деревянных ступеньки! Ощупывая стенку рукой, Алесь нашёл нужную дверь с прибитым к ней железным почтовым ящиком. И постучал в него кулачком. «А вдруг её нет дома?» – упало сердце. Но за дверью послышались шаги.

– Кто здесь?

– Это Алесь, Фаина Иосифовна.

– Кто?

– Алесь… Штефлов. Из детского дома. Алесь.

Дверь распахнулась. Алесь перешагнул порог, попав в густой запах жилья одинокой женщины с ароматом недорогих духов и косметических мазей. Фаина Иосифовна мгновение смотрела на него широко распахнутыми глазами, в них бились удивление и немой вопрос. Потом освободила голову Алеся от прилипшей к ней части простыни, опустилась перед ним на колени и, держа его за ледяные кисти рук, выдохнула с заглядом в лицо:

– Что случилось, Алесечка?

Встретившись с выгоревшей пустотой взгляда ребенка, погладила ладонями щеки, поцеловала глаза, прижалась лбом к его мокрой груди.

– Что случилось, сыночек? Родной ты мой!

Как давно не слышал Алесь таких слов! После смерти мамы – ни разу. И у него разжалось сердце, и он дал волю слезам, теперь горячим, горьким и радостным одновременно.

Через два часа, приутомлённый горячей ванной, сытным ужином и рассказом о своём злоключении, мальчик спал на диване, иногда подёргивая головой и постанывая. Фаина Иосифовна сидела в изголовье и, утирая слёзы, всё никак не могла отойти от постели Алеся: то подушку примнёт (не высока ли?), то подоткнёт байковое одеяло (не поддувает ли?), то неслышно приложит ладонь ко лбу (не запылало ли простудным огнем тело?). «Господи, почему же люди так жестоки к тем, кто обделён, наказан жизнью: сиротам, увечным, слабым здоровьем, нищим? Вот лежит он, прекрасный мальчик, кудрявый, беленький, нежный, как ангелочек!»

Ей ли не знать, какая это порабощающая сила и притягательная слабость – красота: и взлёт поднебесный, и пагуба! И почему-то злым людям в первую очередь хочется красоту эту грязными похотливыми руками залапать, согнуть, сломать, под естество своё поганое приспособить, а если не получается, то и загубить вовсе!