Порог греха

– Вполне, – согласился Степан, – природа-то всяких магий одна, национальность в этих чудесах никакой роли не играет.

– А кремнёвка? Куда она подевалась?

– Не знаю. Да и вряд ли кто знает! Это оружие сугубо личное. Помирать Амака в тайгу ушёл. Дэги с ним была. Она потом без него вернулась. Наверное, и о ружье знает. Да разве скажет? Занятно было бы с ним поохотиться.

Степан был готов рассказывать подобные истории бесконечно, лишь бы отвлечь друга от мрачных мыслей о Дэги. Но тот слушал, поддакивал, задавал вопросы, а думками всё одно возле неё кружил, потому что вдруг грохнул по столу кулаком и застонал от душевной боли:

– Что же мне делать, Стёпка? Что же мне делать без неё, скажи?

И Степан тоже кулаком к столу приложился, да так, что опрокинулись стаканы.

– Ждать! Она же Асаткан Дэги – «женщина-птица». А птицы всегда возвращаются в родные края!

Как бы ни шла жизнь человека в расплеске волнующих приключений, удач и побед или в жухлости полускотского существования, в постоянных потугах на добычу куска хлеба, однажды, чаще всего в моменты душевного надлома, который бывает не только в сосуде скудельном, но и в сытости, засвербит в голове вопрос: «А кто ты? Зачем ты? Что понатворил ты на этой временной станции на пересадочном пути к небу? Что после себя оставляешь?»

Загвоздилось это у Салипода на большом, шумном и по-деревенски весёлом банкете с баянами, гармошками, балалайками, затейниками и хороводами. Салипод любил устраивать такие праздники, на которых его величали, да и сам себя он чувствовал отцом родным каждому участнику.

Определенное число бражной компании составляли сельские жители, к тому же не самые выдающиеся. В основном те, кто не спился, не порушил хозяйство в брошенной властями деревне, а держал кое-какой скот, что-то сеял, сажал и выращивал и, вопреки всем кредитным, налоговым и рыночным удавкам, не хотел испускать дух. Салипод ставил таких в пример, фотографировался в обнимку для газет и телевизионных передач.

Потягивая мелкими глотками коньяк из хрустальной рюмки, губернатор наблюдал за одним гостем – кряжистым, широкогрудым и крепконогим мужиком, в белой, расшитой красными узорами, на старинный манер, по вороту и рукавам, рубашке. С полного лица его, загарно обласканного солнцем и степными ветрами, не сходила улыбка. Голубые глаза источали тепло и восторженное дружелюбие. Он то тянулся рюмкой к застольным соседям, то затягивал раздольную песню, то скороговорил зубастые частушки, то пускался в пляс. С кем-то целовался, с кем-то обнимался, кого-то задирал на шуточную потасовку. Какой-то мотор работал внутри него, заряжая неизбывной энергией. «Счастливый человек» – подумал Салипод и подобрался к нему познакомиться. Мужик не смутился, не осклабился, как бывает с людьми, не избалованными вниманием начальства. С размаху впечатал свою заскорузлую ладонь в пухлую мякоть губернаторской ладони.

– Иван я, – сказал как бы с некоторой насмешливой гордостью, – на моей фамилии вся Россия держится!

– Понятно, – расплылся в улыбке и Салипод, – Иванов, значит?

– Значит, Иванов… Иван Иванович, – и ещё раз с размаху припечатал свою ладонь к ладони Салипода – у того даже предплечье заныло.

– Силён ты, чертяка! – попанибратствовал губернатор. – Вот гляжу я на тебя, Иван Иванович, да что там – любуюсь тобой, и думаю: вот, наверное, по-настоящему счастливый человек! Живёт по принципу: работать – так работать, гулять – так гулять!

– А стрелять – так стрелять! – продолжил Иван Иванович, намереваясь в третий раз скрестить ладони, но Салипод отдёрнул руку, и Иванов едва удержался от порыва обнять и проверить на прочность рыхлое тело главного областного начальника. – Такой вот я, русский! Люблю работать, люблю в баньке похлестаться веничком, люблю рюмашку хлопнуть с устатку, бабу люблю обнять, да так, чтоб… Эх!

– Тогда открой мне секрет, Иван Иванович! Что даёт тебе силы так просто и радостно жить? Не молодой уж ты, а энергии в тебе столько – хоть лампочки подключай!

Стушевался Иванов. Плечами поводил. Головой подёргал.

– Как сказать… Ну, желание жить, наверное… Ну, радость жить, что ли…

– Степь, солнце, вольный ветер? – поддакнул Салипод.

– Ну, само собой!

– Чистая вода в колодце, сад у дома, огород с овощами?

– И это!

– Овцы здоровые, коровы молоко дают, поле колосится?

– И это тоже!

Вдруг Иванов поднял вверх указательный палец, растянул улыбку до коренных зубов, чёртики в его голубых омутках запрыгали, оповещая мир о верной мысли, которая, наконец, вызрела в уме хозяина, и он готов открыть формулу мужицкого счастья.

– Тайность у меня есть!

– Вот как! – удивился Салипод. – И что же это за тайна?

– Э-э-э, – интригующе протянул Иванов, – сказать нельзя! Токмо показать могу. Дома! Махнём ко мне, а? На моё житьё-бытьё поглядите, водички колодезной попьёте, в баньке попаритесь, на травке свеженькой тело понежите!

Что-то дёрнулось, запело внутри Салипода и – бац! – замкнуло на крючок.

– Спасибо, спасибо, дорогой… Как-нибудь выберу время… Иванова навещу, у Ивана погощу!