Порог греха

– Нет. Я знала, что ты приедешь в Осикту.

– Знала? А как?

Дэги пожала плечиками.

– Знала и всё.

Диск солнца казался Алесю чёрным, как при затмении. Рёв самолётного мотора резал слух. Алесь кричал прямо в ухо Дэги: «Родная моя, летим со мною! Выходи за меня замуж! Я жизнь свою под тебя подложу! У нас будет самая лучшая семья на свете!» Слёзы обильно скользили по щекам Дэги. Она ничего не отвечала. «Я приеду сюда к тебе! Я брошу всё в городе! Я готов жить в чуме, шалаше, в землянке, готовить пищу на костре, охотиться, ловить рыбу, только быть с тобою рядом!» Он целовал её бледное, бескровное лицо, какое бывает у человека, прощающегося навсегда.

Пилот сигналил, звал задерживающегося пассажира на борт. Дэги побежала прочь, не оглядываясь. Алесь смотрел в иллюминатор, но за пылью, поднятой винтом самолёта, ничего не было видно. Он натянул на голову капюшон куртки, чтобы пассажиры, сидящие напротив, не заметили его слёз. Но они заметили.

– Ах, бабы, бабы, – посочувствовал Алесю какой-то седой мужик с красным похмельным лицом в брезентовой куртке и штанах, заправленных в резиновые сапоги, – до какого каления доводят нашего брата! Ведьмы подколодные!

– Змеи, – поправил кто-то.

– Да какая разница, – он сунул под нос Алесю початую бутылку водки. – Прими, брат! Единственная в России радость и утешение.

Вернувшись в Лесогорск, Алесь написал Дэги письмо, отправил заказным с уведомлением. Оно вернулось с пометкой «Адресат выбыл».

Он даже не подумал позвонить Степану и, отпросившись на выходные, бросился на аэродром и первым же авиарейсом отправился в Осикту. А там обмер в тоскливом недоумении перед домиком Дэги с закрещёнными горбылём окнами.

Кто, кроме Степана Гекчанова, мог пояснить, что же случилось?

– В одночасье взяла расчёт, сняла все деньги со сберкнижки и исчезла.

– Но должна же она была сказать на прощание, почему уезжает, куда уезжает?

– Ни-че-го!

– Не может быть, Стёпка, друг ты мой! Не скрывай, умоляю тебя!

Степан достал из буфета бутылку водки, нарезал вяленой оленины, свежих огурцов и помидоров.

– Ты забыл, из какого она рода-племени? Она же не от мира сего! Она живёт по законам природы, а не нашим, этим… – Степан не нашёл нужного слова и разлил водку по стаканам.

– Ещё в детстве мой дед, её прадедушка, предсказал ей судьбу. Другая бы плюнула на это! Дэги – нет. Вот и следует этому пророчеству.

– Какому же?

– А я знаю? – Степан морщил лоб, уводил в стол глаза. – Одно могу сказать: не блажь это! Дед мой был выдающимся шаманом. Единственным на весь наш Север, – Степан подумал и добавил, – а может, и на всю страну! Его почитали как божество. А он поклонялся огню. И прозвище у него было – Амака Хинк, что значит «дедушка-огонь». К тому же ему не было равных в добыче зверя. Охотничал он в основном для пропитания да своих шаманских камланий. Зверя доставал первой пулей на любом расстоянии, которое эта пуля могла преодолеть. А ружьё – курам на смех! – кремнёвка 17-го века, с дула шомполом заряжалась, лупила без промаха. А почему?

– Талант, значит, имел, врождённый! Не даром же говорят: талант попадает в цель, в которую простой смертный попасть не может.

– Так-то оно так, – Степан загадочно усмехнулся, – но ведь Амака – шаман. Ему чертовщина помогала!

– И ты, Стёпка, туда же! Если человек – мастер, то обязательно серным духом окуривается.

– Да уж и не знаю каким! А вот послушай про один случай. Мне тогда где-то лет семь было. Взял Амака меня на солонцы. С ночи в засидке устроились. Храпанули. На зорьке я проснулся. Амака ещё спал. Вижу: ружьё его рядом лежит. Он никогда и никому не давал кремнёвку! Дай-ка, думаю, посмотрю, что это за диковина такая. Взял – тяжеленная! Положил на опору. Прицелился. И, о отец небесный, вижу на поляне белого оленя! Рядом с ним существо, похожее на человека, метра три ростом, стоит и оленя за рога держит. Мерещится, что ли? Поднял голову от ружья – нет никого. Приложился – олень с великаном. Поднял голову – нет никого. Прицелился – олень с великаном. И так несколько раз – жуть берёт! Тут Амака зашевелился. Я притворился спящим. Амака ружьё хвать и меня в бок кулаком: «Зачем брал без спроса? – и такой в его глазах огонь – я даже руками прикрылся». «Прости, – говорю, – Амака! Любопытство одолело!» Он помахал надо мною руками, поругался, но бить не стал. Пошептал что-то над ружьём, протёр пучком травы. «Видел? – спрашивает». «Видел». «Кого?» «Оленя и… с ним ещё кто-то». Амака головой затряс, закачался из стороны в сторону, застонал, словно раненый. «Ладно, – говорит, – нельзя у человека отнять того, что он видел, и того, что съел. Охотиться сегодня не будем. А ты запомни: пока я жив, об этом никому ни слова! Не то плохое с тобой приключится. Очень плохое!» Я поклялся хранить молчание. Амака уже лет десять как в Верхнем мире, а я вот тебе первому об этом только сейчас рассказываю!

– Занятно, – Алесь потянулся со стаканом к Степану, звякнуло стекло об стекло, – я нечто подобное в Афгане слышал. Кто-то из бойцов наших рассказывал, не то из Бурятии, не то из Казахстана.