Читаем Порог. Повесть о Софье Перовской полностью

Она не задержала шаг, не ускорила — как шла, так и идет. Свернуть на Мойку? Можно, конечно, а толку? Пешим ходом от него не оторваться. И ведь досада какая: Большая Морская— вот она, в двух шагах!.. Решила так: сядет на первого же извозчика, какой попадется, начнет кружить, пока хватит денег (рубля три-четыре в портмоне), по Васильевскому острову… Веселее немного стало, как представила себе, что с сыщиком будет, когда она исчезнет у него из-под носа. Но тотчас урезонила себя: прежде времени радоваться — чего уж глупее; извозчик-то когда еще подвернется, а до той поры придется тебе, голубушка; шагать, точно под конвоем, да шагать.

Раз уж избрала себе для кружения Васильевский остров, так направления того и держалась. Перешла Дворцовый мост, на Стрелку острова вышла. Чуть дальше и левей, у Биржи, была — знала об этом — извозчичья стоянка. Двинулась туда нарочито неторопливо: ничем, ничем не должна она выдать своего намерения! Немало повезло ей — единственный извозчик томился в ожидании.

— Свободен?

— Извольте, барышня!

Соня сказала — прямо (уже в пролетке), и кони резво взяли с места. Сыщик, видно, не ожидал этого: растерянно стал мотать головой из стороны в сторону, выискивая, нет ли поблизости еще извозчика. Бедняга, как же тебе не повезло!

Но опять, опять она поторопилась радоваться: из-за угла вывернул навстречу лихач, пустой, без седоков, и Соня увидела, как сыщик машет ему, подзывает к себе. Ах ты господи…

Своему извозчику Соня сказала, что не знает точного адреса, даже примерно не знает; помнит лишь, что большой серый дом на углу.

— Невидаль — серый, — усмехнулся извозчик. — Да тут, почитай, все серые… Так куда ж теперь, налево?

— Да, пожалуйста. Если можно.

— Отчего ж нельзя! За денежки все можно.

…Когда она позвонила к Оленину, был одиннадцатый уже час. Вид у нее, должно быть, неважный был: Оленин смотрел на нее как-то странно, слишком уж пристально. Она сказала, что очень торопится, но он все равно, заставил ее снять пальто и пройти в гостиную.

— Вам нужно передохнуть немного. Хоть с четверть часика посидите. Право, на вас лица нет…

Соня и вправду едва на ногах держалась: отпустила извозчика в хитросплетении улиц и тупичков и проходными дворами пешком добиралась (деньги, что были с ней, все до копеечки извозчику отдала). Мало что пешком шла, так еще мороз, на беду, ослаб, влажный ветер растопил всю наледь на тротуарах — хлюпать под ногами стало; ботики ее фетровые насквозь мокрые… не заболеть бы.

Войдя в комнату, увидела там Рину, знакомую еще с «Земли и воли». Соня знала о том, что Рина недавно приехала из-за границы, знала и для чего та приехала: чтобы с помощью старых своих связей вызволить Морозова из тюрьмы. Обнялись как подруги. Рина была хороший, добрый человек.

— Чаю не хотите? — предложил Оленин.:— И мы с вами за компанию.

— Очень хочу, — сказала Соня. — И с вами, Рина, так хочется посидеть, поговорить. Но сейчас, Павел Васильевич, это невозможно. За мной весь вечер гнался шпион, еле, на извозчике удрала от него, часа два раскатывала. И все равно душа не на месте: действительно ли удрала? На всякий случай, Павел Васильевич, проверьте, нет ли в квартире чего нелегального.

— Можете не сомневаться, на сей счет я предусмотрителен.

Рина же, с беспокойством заглянув к себе в сумочку, сказала, что у нее с собой последний номер «Народной воли», целая пачка. Собиралась переправить Сергею Кравчинскому в Женеву.

— Надо сжечь, — сказал Оленин. — Как раз печка топится.

— Давайте-ка я заберу, — сказала Соня. — Если и арестуют с этим, мне от того ни тепло ни холодно.

Она говорила все это, а сама мучилась мыслью: не о том, ах, не о том ведь говорим, не на то время тратим! А Оленин, — не думает ли он, что я в гости к нему пришла? Неужели самой придется заводить разговор о деньгах? Хотя и не для себя, а все равно — до чего же противны все эти денежные дела…

Ничего не попишешь, придется. Пересилила себя, сказала, стараясь быть непринужденной, и оттого, сама почувствовала это, как раз вышло страшно натянуто и принужденно:

— А знаете, Павел Васильевич, я ведь затем пришла, чтобы…

— Я знаю, — сказал он, отводя взгляд в сторону. — Конечно, знаю. — И неуместно замолчал вдруг, чем еще больше усугубил неловкость момента.

Соня готова была провалиться сквозь землю!

— Не велите казнить, велите миловать, — вновь заговорил он после паузы. — Я только завтра намеревался приступить к сборам. Ужасно обидно…

— Ничего страшного, Павел Васильевич, — сказала Соня. — Я ведь так, на всякий случай заглянула.

— Не было бы нужды, — печально заметил Оленин, — не заглянули бы, я прекрасно понимаю… — Без сомнения, он был искренне опечален.

Рина спросила вдруг:

— Павел Васильевич, какова обычно сумма сбора?

— Около ста рублей.

— Друзья, — обрадовалась Рина, — не о чем тогда кручиниться. У меня в кармане как раз сто рублей. Мне поручено передать их одной особе, а особа эта приедет лишь послезавтра. Так что на два дня я вполне могу дать взаймы.

Соня молниеносно прикинула в уме: послезавтра — первое марта! Кто знает, что со мною будет в. этот день? И буду ль я вообще?

Перейти на страницу:

Все книги серии Пламенные революционеры

Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене
Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене

Перу Арсения Рутько принадлежат книги, посвященные революционерам и революционной борьбе. Это — «Пленительная звезда», «И жизнью и смертью», «Детство на Волге», «У зеленой колыбели», «Оплачена многаю кровью…» Тешам современности посвящены его романы «Бессмертная земля», «Есть море синее», «Сквозь сердце», «Светлый плен».Наталья Туманова — историк по образованию, журналист и прозаик. Ее книги адресованы детям и юношеству: «Не отдавайте им друзей», «Родимое пятно», «Счастливого льда, девочки», «Давно в Цагвери». В 1981 году в серии «Пламенные революционеры» вышла пх совместная книга «Ничего для себя» о Луизе Мишель.Повесть «Последний день жизни» рассказывает об Эжене Варлене, французском рабочем переплетчике, деятеле Парижской Коммуны.

Арсений Иванович Рутько , Наталья Львовна Туманова

Историческая проза

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное