Порог. Повесть о Софье Перовской

Знала она о нем, в сущности очень немногое: студент Горного института; Исаев, кажется, ввел его в организацию; потом Рысаков попал под начало Желябова, который включил его в состав агитационной группы. Рысаков проявил себя здесь с самой лучшей стороны, и тогда было решено привлечь его к наблюдениям за выездами царя. Нет, вспомнила она, не сразу попал он в наблюдательный отряд, этому предшествовало одно испытание, призванное выяснить степень доверия, какого заслуживал Рысаков. То было серьезнейшее испытание: с вокзала Николаевской железной дороги следовало получить по накладной несколько тяжелых ящиков с оборудованием для новой большой типографии и на ломовом извозчике доставить груз по определенному адресу (уже само по себе это поручение свидетельствовало, впрочем, о немалом доверии). Как нетрудно понять, получение такого груза представляло изрядную опасность, ведь ящики могли разбиться дорогой, могло случиться что-нибудь и другое в этом роде. Но Рысаков превосходно справился с поручением; как рассказывали товарищи, — не просто добросовестно, а и с каким-то прямо-таки удовольствием.

На первом заседании наблюдательного отряда, присматриваясь к своим помощникам, Соня тоже обратила внимание на ту страстность, с какой Николай отнесся к новому делу. На лице его словно бы написаны были восторг и упоение; без всякой видимой причины он поминутно улыбался чему-то, — надо полагать, от того же избытка чувств, а когда ловил себя на этом, тотчас напускал на себя суровый вид: хмурил брови, озабоченно морщил лоб, — занятно было наблюдать за ним.

Может быть, это ее первое впечатление от Рысакова не отложилось бы так в памяти, если бы не разговор, который завел с нею сразу после заседания Аркадий Тырков, универсант. «Вам не кажется, — сказал он, — что Николай ведет себя как-то странно? Слишком взвинчен, что ли…» Соня успокоила Тыркова: да, Николай был возбужден несколько, ты прав, но это и не удивительно — человек впервые получает такое ответственное задание… Потом она не раз вспоминала этот разговор — почти всегда, когда видела Рысакова с его застенчивой мальчишечьей улыбкой. Нет, опасения Тыркова были напрасны. Рысаков истово отдавался делу. Можно не сомневаться: со временем из него выработается серьезный и очень полезный работник.

Тырков, между прочим, тоже весьма любопытный юноша. В известном смысле он полная противоположность Рысакову, — уж от него-то не дождешься улыбки; да, крайне сдержан в проявлениях своих чувств, даже суховат, пожалуй. Все это, понятно, не в укор ему: просто другая индивидуальность. И что в особенности подкупало в нем Соню — вдумчивость его; кажется, он ничего не принимает на веру; задаваясь каким-либо вопросом (а больше влекли его к себе вопросы теории народовольчества), он всегда старается сам дойти до сердцевины. Кто знает, подумала Соня, не суждено ли именно ему, Аркадию Тыркову, когда-нибудь стать историком и теоретиком движения? Дай-то бог, как говорится, а то ведь у нас по пальцам можно перечесть людей, имеющих вкус к подобным материям…

…Но вот уже и опять сквер перед театром, на другой стороне проспекта, а на этой — уютный подвальчик кондитерской Исакова. До смерти захотелось обжигающего чая и пирожного с заварным кремом, — лучше, чем у Исакова нигде нет пирожных. Но спускаться в манящее тепло подвальчика не стала, а то как бы не проворонить момент, когда царский экипаж будет сворачивать с Инженерной на канал.

К Исакову не пошла, зато другую дала себе поблажку — свернула на Малую Садовую, чтобы хоть мимо сырной лавки Кобозева пройти. Мимо, только мимо, да и то скорым шагом и не слишком пялясь на вывеску: заходить ей туда ни под каким видом нельзя. Это «привилегия» тех лишь, кто непосредственно работает в подкопе; остальные, за исключением разве членов Исполнительного комитета, и знать ничего не должны о нем — подкоп велся совершенно отдельно от всех других дел. Мимо, мимо!.. Тусклый свет из оконца. На миг мелькнуло знакомое лицо: Якимова, и, как всегда, папироска во рту. Мимо…

Беда с нею — все курит и курит. Где же это видано, чтоб крестьянская простая баба (а Кобозевы, по всем документам, именно из крестьян!) курила? Все остальное: и склад лица, и неистребимый вятский выговор на «о» — как нельзя лучше соответствует новой ее роли, но как же не учли, назначая ее хозяйкой лавки, дурную эту ее привычку! А раз назначили — нельзя ей на виду курить, никак нельзя, зачем привлекать к себе внимание? Надо будет сказать Желябову, пусть примет меры, коль уж у него в кулаке все нити покушения, обязательно надо сказать.

Она шла по Итальянской, теперь уже недалеко осталось ей пройти лишь коротенькую Инженерную улицу.