Читаем Порог. Повесть о Софье Перовской полностью

Вероятно, Желябов почувствовал пристальный её взгляд: шевельнул плечом, дрогнули веки. Она поспешно отвела глаза — пусть поспит, всех дел все равно не переделать, хоть вовсе не ложись. После ареста Михайлова навалилось, и главным образом на Желябова, не вдвое — вдесятеро больше забот; только теперь и стало до конца ясно, какой непомерный воз тащил на себе Саша… Не бросая своих обязанностей, Желябов принял на себя и некоторые Сашины, стараясь хоть как-то заместить его. Но это было не под силу и такому здоровяку, каким до недавнего времени был Желябов. Обмороки — из-за крайнего нервного и физического напряжения — участились, и от невозможности, от бессилия помочь ему Соня была в совершенном отчаянии. Месяц-другой такой жизни и такой работы — и Желябов не выдержит, надорвется. Пока не поздно, ему бы отдохнуть сейчас, отойти на время от всех дел, уехать куда-нибудь в провинцию, всего лучше—:В деревню, отдышаться. Но об этом можно только мечтать: все нити и звенья покушения сходились теперь в руки к одному человеку — к Желябову. Сейчас его не заменишь: не то чтобы не нашлось равного ему (поискать, так, может, сыщется и посильнее его), но уж больно рискованная это затея — менять всадника на полном скаку. Так что Желябову до конца надо быть, не до отдыха тут…

Желябов все спал. Ладно, решила она, пусть спит, а я все же встану. Поднимется — сразу умчится, не станет ждать, пока поспеет завтрак, не раз уж бывало так.

Сварив кофе, постояла в нерешительности у порога, но все-таки позвала вполголоса:

— Желябов…

Он тотчас открыл глаза.

— Вставайте, граф! Вас ждут великие дела!.. — сказала она; этими словами, читала где-то, Сен-Симон приказал своему слуге будить себя.

— А и то верно, — улыбнувшись, сказал он. Посмотрел на разрисованное морозом окно (оно было совсем светлое, почти без синевы) — Между прочим, великие дела часа два уже как ждут меня. Могла бы и разбудить, а?

— Что-то не припомню, ваше сиятельство, чтобы вы поручали мне это…

Из дому вышли вместе. Соня могла и повременить: куда ей было нужно, туда и через час и через два не будет поздно, пожалуй. Но ей хотелось подольше побыть с Желябовым, а им почти по пути было: ему на Караванную (где-то там поселился приехавший недавно из Одессы Миша Тригони), ей — на Дворцовую площадь. На улице — белым-бело, все искрилось и слепило.

С Первой роты сразу свернули к Технологическому институту, на станции постояли немного в ожидании конки. Желябов в своем пальто с шалевым воротником выглядел барином. Соня была одета попроще (так нужно было для ее сегодняшней обязанности), но зато и куда теплее (так тоже нужно было) — в длинном салопе, в крепких серых валенках, два тяжелых платка вокруг головы, ни дать ни взять кухарка из купецкого, с достатком, дома. Соня уже и пожалела о том, что пошла вместе с Желябовым: в этом своем наряде не пара она Желябову, слишком явно не пара. Она отошла в сторону. В конку садились тоже порознь: он — спереди, она— сзади.

От Технологического института конка свернула направо, загромыхала по Загородному проспекту мимо Царскосельского вокзала, мимо Семеновского плаца, потом по Владимирской. На углу Невского и Литейного Желябову нужно было сходить.

Соня поехала до Литейного моста. Дальше отправилась пешком по набережной. Шла и, хотя мысли ее о другом были, невольно залюбовалась открывавшимся перед нею видом: скованная льдом заснеженная Нева, проступающий как бы сквозь туман золоченый шпиль Петропавловской крепости, сребристый иней, прикипевший к граниту парапета, — невозможно глаз оторвать. Соня не спешила: знала, что к Зимнему все равно не опоздает. За те два месяца, что ведутся наблюдения, еще не было случая, чтобы в будний день царь выехал из дворца раньше половины второго.

Собственно, это и было целью отряда наблюдателей — установить, в какое время, по каким улицам и насколько «правильно», регулярно царь совершает свои выезды и посадки по городу. Наблюдательный отряд этот, находившийся на Сонином попечении, начал действовать еще в начале ноября, задолго до того, как окончательно сложился план покушения; можно даже утверждать, что сам этот план явился результатом наблюдений.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пламенные революционеры

Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене
Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене

Перу Арсения Рутько принадлежат книги, посвященные революционерам и революционной борьбе. Это — «Пленительная звезда», «И жизнью и смертью», «Детство на Волге», «У зеленой колыбели», «Оплачена многаю кровью…» Тешам современности посвящены его романы «Бессмертная земля», «Есть море синее», «Сквозь сердце», «Светлый плен».Наталья Туманова — историк по образованию, журналист и прозаик. Ее книги адресованы детям и юношеству: «Не отдавайте им друзей», «Родимое пятно», «Счастливого льда, девочки», «Давно в Цагвери». В 1981 году в серии «Пламенные революционеры» вышла пх совместная книга «Ничего для себя» о Луизе Мишель.Повесть «Последний день жизни» рассказывает об Эжене Варлене, французском рабочем переплетчике, деятеле Парижской Коммуны.

Арсений Иванович Рутько , Наталья Львовна Туманова

Историческая проза

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное