Порог. Повесть о Софье Перовской

И в самом деле: четыре с лишним года мудрили жандармы над созданием процесса-монстра, нашумели на весь мир, заранее хвастая успехом, и вдруг — гора родила мышь! Больше того, процесс, с помощью которого правительство замышляло, выставив мирных пропагандистов как «закоренелых злодеев», раз и навсегда покончить с крамолой, вылился для властей в четвертую Плевну, куда более позорную, чем все три поражения в войне перед стенами этой крепости… Тут кто-то очень к месту вспомнил, что прокурор Желеховский за несколько дней до процесса заверял своих друзей (заключенные тогда же узнали об этом от адвокатов): «Я покрою позором обвиняемых!» Слова Желеховского, так комично звучавшие сегодня, вспомнил Тихомиров; он разминал папироску, собираясь закурить, но прежде чем чиркнуть спичкой, скривил насмешливо губы, сказал: «Помните?..» А Саблин, он сидел на подоконнике, повторил заключительную реплику адвоката Александрова, дерзко обращенную к судьям, ту знаменитую его реплику, в которой он предрек, что «история пригвоздит к позорному столбу не сидящих на скамье подсудимых, а тех, кто их на эти скамьи посадил». Мог ли в тот момент, когда произносились эти слова, кто-нибудь подумать, что они окажутся вещими?..

Соня помнила, как поражало ее то, что никто из этих исхудавших, с желтовато-серым цветом кожи и заострившимися чертами людей, проведших в заключении и два, и три, даже четыре года, никто и словом не обмолвился, каково-то было им там, в тюрьме. Каждый словно бы запретил себе касаться этой темы. Наверное, это оттого, решила она тогда, что слишком близко все, слишком больно; но теперь она понимала, что была неправа. Тут скорей всего другая была причина: взбудораженные таким неожиданным своим освобождением, захваченные мыслями о предстоящей работе, они, пожалуй, и действительно забыли уже свои недавние мучения. Одно заботило их сейчас: не собираются ли власти упечь их под гласный полицейский надзор? Для таких опасений были немалые основания. Чем, к примеру, объяснить, что со всех освобожденных, даже с тех, кто был полностью оправдан судом, взята подписка, — не более чем в трехдневный срок по прибытии на место жительства сообщить свои адреса полиции?

А тут еще Богданович со своим пугающим известием! Ходят слухи, сказал он, пощипывая свою огненно-красную бороду, что Третье отделение, осекшись с судом, решило расправиться с выпущенными, выслав всех административно.

— Не посмеют, — заметил Саблин. — Это было бы слишком уж скандалиозно.

— Ты чересчур высокого мнения об этих господах с Цепного моста, — возразил Богданович.

— Ничуть, — настаивал на своем Саблин. — Ты послушай, о чем говорят в лавках, на улице, где угодно!

— Верно, верно! — вскочил с пола темпераментный Морозов- (тоненький, довольно высокий, он выглядел совсем мальчиком). — Едем мы сюда в конке — я, Грачевский, Орлов; прямо из «предварилки», с узелками в руках. Ведем какой-то разговор вполголоса. Как вдруг подсаживается к нам незнакомый господин: «Простите, вы, верно, выпущены по окончившемуся вчера большому политическому процессу?» В полный голос, представьте, спрашивает! Лет тридцать ему, в очках, по всему — человек с достатком. «Да», — отвечаем. Тут все обернулись к нам, кто посмелее — подошли даже. «Говорят, вы сидели в ожидании суда три года, это правда?»— спросил все тот же господин в очках. «Некоторые — четыре!» — ответил Грачевский, и видели бы вы, какое сильное впечатление произвел его ответ! Со всех сторон, только и слышалось: «Это ужасно!.. Какая жестокость!.. Но это ведь беззаконие!..» Признаться, я опешил: такое открытое сочувствие!

— Все это так, — легко перекрыл Морозова своим густым басом Богданович. — Я тоже мог бы привести несколько подобных сценок, не менее выразительных. И все-таки я не склонен так уж уповать на общественное мнение. Поговорят да и успокоятся.

— Ты забываешь, — горячился Морозов, — что даже и год назад такое сочувствие было невозможно. Сдвиг несомненен! Может быть, здесь, на воле, вы привыкли к этому, уже не замечаете, — свежему глазу виднее.

Соня с интересом вслушивалась в разговор. Дело было даже не в том, кто прав. Ее больше всего удивило, как разно оценивают товарищи один и тот же факт — тот несомненный факт, что самая широкая публика одобряла итоги процесса. При этом нельзя было не заметить: скептически относились к перемене Б общественном мнении только те, кто во время суда оставался на свободе и, таким образом, имел возможность каждодневно соприкасаться с помянутой публикой; Соня тоже не очень-то верила в прочность сегодняшних настроений в обществе. Но легко было понять и недавних узников: долгие годы им казалось, что никому до них нет дела, что их страдания не находят отклика за тюремными стенами; и вот, едва вырвавшись из-под замка, они неожиданно обнаруживают, что симпатии многих и многих на их стороне, как тут не возликовать! Как не вообразить себе, что отныне власти и шага ступить не смогут без опасливой оглядки на людскую молву!