Порог. Повесть о Софье Перовской

Он вызвался проводить ее до дому, по дороге много говорили. Он рассказал, что учился на юридическом, но за участие в студенческих беспорядках его турнули из университета — кажется, из Одесского; было в его рассказе множество смешных подробностей. Потом он сказал вдруг (но не специально, а в связи с чем-то), что женат, даже и сын у него есть, «гарный хлопчик», к слову — тоже Андрей, но с женой они фактически разошлись, она человек другого круга, других интересов…

Соня не удивилась его откровенности: так уж почему-то получалось, что многие делятся с нею наболевшим; все дело в том, видимо, что она умеет слушать, молчать и слушать. Но там, в Харькове, она не только молчала — сама кое о чем рассказала: о том, что очень скучает по маме, о том, что боится, как бы не рухнуло дело с освобождением заключенных; нужны люди, нужны деньги, много денег — во всем страшная нехватка; ни о чем так не мечтает, как поселиться где-нибудь В глухой деревеньке, не на день — на годы, оседло, и поработать там всласть среди мужиков: о, они совсем не забитые, как кажется иным, это чушь; если с ними заниматься, они неизбежно придут к мысли о необходимости революционных перемен… Она позвала его пить чай, но он отказался, с явным сожалением, но отказался: ему надо было спешить на поезд. А потом был Воронеж… И эти его то ли всерьез, то ли в шутку сказанные слова: «Ну что ты поделаешь с этой упрямой бабой!» Там, на съезде, они держались поначалу если не друзьями, то, во всяком случае, добрыми знакомыми. Пойдем дальше… Ладно, прервала она себя, об этом когда-нибудь потом. К концу подходит ее часик отдыха, считанные минуты остались — не хочется комкать. В отношениях ее с Желябовым так много еще неясного — тут не отделаешься мимоходностью, нет. Но и разбираться во всем этом нет сил. Вот и старается она не думать о Желябове: есть, мол, заботы поважнее. Да нет, опять же не в том дело, все как раз наоборот. Прекрасно понимала: дай себе волю — только об этом, о себе да о Желябове, и будешь думать, ни на что другое тебя уже не хватит. Потому и держит себя в строжайшей узде. Но нет, от себя не уйти, должно быть, не спрятаться, — то, что заглушаешь днем, неожиданно выливается вот во сне, все равно прорывается…

Идти вниз было еще рано: Чернявская вполне может и прогнать, если придешь до срока. Она стала думать о том, что Аннушка Якимова, сама того не ведая, перебежала ей дорожку, когда настояла сделать ее «хозяйкой» желябовской нелегальной квартиры в Александровске: «хозяйкой» этой, ни с кем„понятно, не делясь своей мечтой, надеялась стать Соня. Но это пустое, ничтожное: надеялась, не надеялась… Главное, как они там — Якимова, Желябов? Удалось ли хоть им без осложнений заложить свои мины под полотно? Время не ждет, государь в любой день может покинуть Ливадию, а мы… с этим потопом мы вполне ведь можем и не успеть.

Ну, кажется, пора идти.

Поднялась через силу. Сунула ноги в удобные разношенные туфли, подошла к зеркалу, прибрала наскоро волосы.

8

Галя Чернявская явно выбилась уже из сил. Глянув на Соню, она поначалу сделала, правда, попытку улыбнуться, но — вымученная, деланная — улыбка эта гримасой обернулась. Она молча протянула ведро и тут же опустилась на табурет.

Соня сказала:

— Не трать время — иди наверх!

— Ага, — без выражения сказала Галя, но не поднялась с табурета.

Пусть отдышится.

Только сейчас Соня заметила: у люка был уже не Исаев, а Саша Михайлов. Топорщил недовольно усы:

— Выкурили вот из подземелья! Можно подумать, что здесь легче…

Лицо его не понравилось Соне, краше в гроб кладут: нездоровый сероватый налет на скулах, под глазами отдающие синевой припухлости, а сами глаза — непривычно вытаращенные, с резкой сеткой красных прожилок — нехорошо блестели, словно слезились непрестанно. Еще бы, весь день в темноте пробыл, при свечном огарке только; давно нужно было «выкурить» его оттуда, из галереи этой проклятой!

За спиной чуть внятно прошелестела Галя Чернявская:

— Если я засплюсь… ты меня разбуди, все равно разбуди… обязательно…

Соня не успела ответить, ее опередил Михайлов.

— Я думаю, не придется будить, — сказал он. — Мы скоро закончим.

— На сегодня? — спросила Соня.

— Нет, вообще. Дело к концу идет.

— Так ты меня разбуди, — попросила Галя, словно не слыша Михайлова.

— Да, да, конечно, — отозвалась Соня. Неужто и в самом деле конец, думала она. Нет, это Михайлов, верно, для Гали так говорит: совсем ведь обессилела девочка…

Когда дверь за Чернявской закрылась, она не утерпела, псе же спросила у Михайлова:

— Что, действительно сухо там? Михайлов пожал плечами.

— Не то чтобы совсем сухо. Этого, положим, и раньше не было. Но вполне терпимо. Главное — сверху больше не натекает: снег стаял, дождя тоже нет… — Потом, вытянув снизу веревку с ведром, неожиданно прибавил — Запомнится нам этот денек!

Соня промолчала. Если уж даже Михайлову запомнится — правда же, значит, по макушку досталось всем! А уж ей-то, Соне, тем паче запомнится. Эвон сколько пропустила нынче через голову. И сколько еще предстоит…