Порог. Повесть о Софье Перовской

Вот хотя бы! Когда, в какой момент появилось в нашем лексиконе, вошло, так сказать, в повседневный обиход словечко казнь — почти вытеснив все другие слова со схожим значением, такие, скажем, как «убийство», «устранение», «пролитие крови», «месть»?.. Жаль, нет под рукой «Земли и воли», первых номеров; крайне любопытно было бы сейчас проследить, как менялись наши взгляды! Сейчас-то уж нет сомнений, что то была не просто случайная замена одних понятий другими — сдвиг коснулся самой сути; в какой-то мере это была смена знамени, смена мировоззрения.

Лишь — поначалу казнь включала в себя одну только месть — царским ли сатрапам, отличавшимся особой свирепостью и жестокостью, предателям ли, ставшим шпионами: месть как самозащита, месть как возмездие за черные дела. Довольно скоро, однако, стало очевидным, что казни превращаются в весьма действенное средство агитации, в реальный способ воздействия на правительство, способ принудить его к уступкам. Ну, а от этого — особенно после еще нескольких удачных актов террора — не так уж далеко было до мысли о казни того, по чьему самодержавному повелению, собственно, и свершаются все бесчинства и беззакония в стране, — о казни самого царя-. Да, именно так развивались события…

Соня, по мере того как продвигалась вперед в своих размышлениях, все отчетливее начинала понимать, что хотя главные решения были приняты нынешним летом и осенью в Воронеже и в Лесном, но все же решающим для движения следовало признать не этот, а прошлый, 1878 год.

Впрочем, было бы неправдой сказать, что мысль эта была совсем уж новая для нее. Она и прежде сознавала, что в ряду даже и важных событий были в тот год особо заметные, в некотором роде выдающиеся — к примеру, казнь шефа жандармов Мезенцева, осуществленная Сергеем Кравчинским. И все это время (не только в момент казни, а и много позже, чуть не до сегодняшнего дня) ей казалось, что именно это стало поворотным пунктом, первым сознательным шагом в новом направлении.

Теперь же— будто кто-то высветил вдруг затемненный уголок — пришло понимание, что это не так, не совсем так. Все дело, видимо, в том, что эта акция была на виду как бы: она заблаговременно и тщательно подготовлялась, вокруг нее бушевали страсти — не мудрено, что покушение Кравчинского больше всего отложилось в сознании, заслонив собой многое другое. Между тем, первое место по справедливости должно быть отдано (если иметь в виду осознанный переход к террору как составной части политической борьбы) южанам, и в особенности Валериану Осинскому. Непонятно, совершенно непонятно, как она могла забыть об этом!..

Стараясь восстановить сейчас последовательность событий, Соня с запоздалым удивлением обнаружила вдруг подробности, которым раньше не придавала значения. По всему выходило так, что Осинский оказался самым чутким к велению времени. Вряд ли тут с самого начала была четко сформулированная теоретическая платформа. Хорошо зная Осинского, его пылкую, мгновенно и бурно воспламеняющуюся душу, Соня почти не сомневалась, что на первых порах он действовал по наитию. Разочаровавшись в мирной пропаганде среди народа, неудовлетворенный ее слишком уж мизерными результатами, он ни минуты не мог находиться в бездействии. Его натура требовала не просто дела — ему необходим был ощутимый результат. Так, видимо, он и пришел к террору — и едва ли не раньше всех, во всяком случае еще в то время, когда и большинстве своем социалисты ничего и слышать об этом не хотели. Скорей всего, пришел к этому чисто эмпирически, лишь спустя время приведя свои взгляды в систему… но, в конечном счете, не то важно, когда сформулировалось, — важно, когда угадалось едва-едва нарождавшееся требование момента; тут и правда особую чувствительность к запросам живой действительности нужно иметь…

Странно, как странно, с горечью подумала Соня: отчего так получилось, что она никак не могла всерьез отнестись к планам Осинского, вечно видела в них лишь очередной всплеск романтической его натуры; откуда в ней эта глухота? Признаться в этом было больно, но ведь так оно и было: все, что говорил Осинский, все, на чем он с такой горячностью настаивал, все это проходило сквозь нее, не оставляя следа. Она (как и все северяне, положим) была так далека от его проектов, что даже ведь и споров особых с ним сейчас не могла припомнить; возможно, их и не было, не до того было в ту осень и зиму: еще шел процесс 193-х, перипетии его целиком поглощали всех. А потом Осинский исчез на некоторое время, уехал в Киев — южане с их бунтарскими наклонностями всегда понимали его лучше…