Порог. Повесть о Софье Перовской

Заседания съезда проходили хотя всегда и на свежем воздухе, но в разных местах: то в Архиерейской роще, то в ближнем к городу лесочке, то на безлюдных островах речки Воронеж, а то и на лодках под видом катания по реке; но, видимо, оттого, что чаще всего собирались в одном уединенном уголке Ботанического сада, в окружении вековых дубов, укрывавших от чьего-либо чрезмерно любопытного взгляда, именно Ботанический сад и возник перед Соней, едва она задумалась о Воронеже. Чтобы расшевелить как следует память, первым делом она представила себе эту поляну, представила, кто и где сидит, даже дала себе труд вспомнить, кто был, скажем, в сюртуке, а кто просто в белой, с открытым воротом, рубашке. ~

Расположив всех таким вот образом на зеленой поляне (позаботившись одновременно о том, чтобы каждый принял удобную для него позу), она стала в подробностях восстанавливать уже первое заседание, думая не столько о соблюдении последовательности прений, сколько о содержании речей, как «друг невесть откуда явилась одна побочная мысль — мало того, что ненужная сейчас, лишняя, так еще неотвязная. Мысль эта, возникшая так некстати, была связана с Липецким съездом, вернее с подготовкой его. Внезапно она вспомнила, что не один Попов — Фроленко тоже совершил перед общим съездом поездку по многим городам и весям, встречаясь с теми, кто, по разумению «политиков», мог поддержать их. И вдобавок, чтобы дружней действовать на общем съезде, чтобы выступить на нем со своими четко сформулированными требованиями, Фроленко уже тогда пригласил наиболее надежных сторонников политической программы принять участие в частном совещании, предварительном, так сказать, съезде — как раз в Липецке. Там-то, как узнано совсем недавно, и было единогласно решено всеми силами и средствами довести до конца дело Соловьева…

Соня подосадовала даже, что отвлеклась: так ли уж, в конце концов, важно, что Фроленко тоже отправился в предсъездовский свой вояж; тем более, что тогда, в Воронеже, никто и понятия не имел о Липецке. Но одна мысль, как водится, потянула за собой несколько других, целую цепочку воспоминаний, — так, продвигаясь как бы на ощупь, Соня и набрела на тот пустячок, ту самую не сразу уловленную ею подробность, которая вынудила ее повременить с первым заседанием в Ботаническом саду, оставить эту с таким тщанием воссозданную сцену без продолжения (люди словно застыли в своих позах, окаменелые и безмолвные, похоже было, что они покорно ждут, когда Соня разрешит им говорить, жестикулировать, двигаться).

Как ни жаль ей было делать непредусмотренную эту остановку, но пустячок, въевшись занозой, саднил отчаянно, взывал к ней пренеприятнейшим вопросом: как случилось, что Фроленко, старый добрый товарищ Миша Фроленко, с которым она так сдружилась во время попытки освободить Войнаральского, как могло случиться, что, объезжая всю округу, он не завернул в Харьков, проехал мимо? Отчего не счел нужным — нет, не обязательно даже приглашать ее в Липецк, — хотя бы просто выяснить, каково ее отношение к последним событиям, каких взглядов держится она теперь?

Первым делом она проверила себя: может, просто самолюбие, что ее не позвали в Липецк, — других позвали, а ее вот нет! — взыграло в ней? и она не хочет себе в этом признаться?.. Нет, поразмыслив, сказала она себе. Дело не в обиде; да и какая тут, скажите на милость, может быть обида — на кого, за что? Фроленко мог позвать, мог не позвать, не позвал вот, — не в том суть; к тому же еще неизвестно, поехала были она в Липецк, позови он; скорей всего (учитывая ее тогдашние настроения) отказалась бы от этой, право же, сомнительной для нее в то время чести. Но сейчас ее интересует существо дела. Почему Фроленко (а значит, и Михайлов, и Баранников, Морозов, Тихомиров — кто там еще?), почему все они решили обойтись без нее, какова истинная здесь причина?

Может быть, все дело в том, что она, вовсе не без оснований, слыла завзятой, убежденнейшей народницей, и все знали (собственно, она никогда не делала из этого тайны), что, не будь на ее плечах дела с харьковской централкой, она давно отправилась бы в деревню, жила в каком-нибудь поселении; а коли так — уж по одному этому она не должна сочувствовать террористам. Логично? Вполне, особенно если к этому добавить естественное опасение, как бы она, отказавшись от участия в «секретном» съезде, не подняла тревоги, не поставила на ноги всю организацию…

Но тут же она возразила себе: а Желябов? Разве о нем не было известно, что он убежденный народник, страстный пропагандист? Разве неизвестно было, как отрицательно относился он к киевским бунтарям, к их стремлению кинжалом и револьвером заменить революционное слово? Уж во всяком случае Фроленко, одно время очень близко стоявший к киевлянам, отлично знал это! Была ли у Фроленко хоть какая-нибудь гарантия, что Желябов не откажется от приезда в Липецк? Вряд ли. И тем не менее Фроленко все-таки поехал в Одессу!