Порог. Повесть о Софье Перовской

Программа, все основные её положения остались, по сути, без изменений. Центр тяжести революционной деятельности, как и прежде, должен был находиться в народе, в деревне; экономическая революция — вот цель этой деятельности. Единственное существенное дополнение было сделано в пункте, говорившем об агитации в деревне: признавалось необходимым и своевременным организовать систему аграрного террора, направленного против непосредственных притеснителей крестьянства.

Странно, однако рознь во взглядах не сказалась на характере принимаемой программы. Впрочем, если вдуматься, отчего же странно? Так страшно всем было развалить единственную в то время революционную организацию, так все боялись потери сил от разделения, что в решающий момент, когда вот уж поистине разом можно было разрубить все противоречия (и именно с этой ведь целью был созван съезд!), в этот как раз момент и возобладала тенденция любою ценой сохранить единство; отсюда цепь взаимных уступок, желание прежде всего найти точки соприкосновения.

Только этим и можно объяснить то, что вопрос о терроре политическом — этом главном яблоке раздора — был решен, несмотря на ожесточенные споры, на диво единодушно. И постановление, которое в итоге было принято, вполне компромиссное и достаточно неопределенное: «Съезд находит необходимым дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе в смысле поселений и народной дезорганизации», — такое решение оказалось приемлемым для обеих сторон. Но пока подобрались к этой «приемлемости», немало копий было сломано, немало слов, одно страшнее другого, было сказано в адрес друг друга… О! Тяжко вспоминать даже, какого страху натерпелась она в некоторые, как ей с перепугу казалось, роковые моменты! Нет, сама она в тех спорах не участвовала, и без нее жара предостаточно было; она одним лишь была озабочена, она и Вера Фигнер: чтобы несколько пригасить этот жар, чтобы не разодрались былые друзья, не разошлись окончательно…

Теперь Соня понимала, что она чувствовала бы себя на съезде куда спокойнее, будь ей тогда известны сокрытые, подспудные течения. То, к примеру, что липецкая группа больше всего опасалась, что ее исключат, вычеркнут из списков «Земли и воли»; что и Плеханов, в свою очередь, еще до приезда и Воронеж не сомневался в своем поражении и что выход его на организации был для него заранее обдуманным средством подтолкнуть народников к более решительной борьбе с «политиками». Многое прояснилось бы для нее в той обстановке, знай она также, что за спиной у «политиков» уже есть своя организация и что, опасаясь своего исключения, они тем не менее были готовы к нему. Не этими ли всеми обстоятельствами, спрашивала себя Соня, объясняется, в частности, известная уступчивость, покладистость даже большинства «политиков» (тех, что впоследствии составят ядро Исполнительного комитета «Народной воли») и, с другой стороны, крайняя непримиримость, какая-то взвинченная нервность, резкость высказываний Плеханова (в будущем одного из учредителей «Черного передела»)? Нет, категорически такой вывод Соня даже сегодня не решалась сделать: могли ведь быть и другие, не учитываемые ею или же вовсе неизвестные ей причины; но в То же время она смутно чувствовала, что ее предположение не лишено оснований, что в нем заключена все-таки изрядная правда. Ах, если бы знать все, и знать вовремя!..

Возможно, что главное столкновение происходило не в два разных дня, как ей казалось, а в один; вполне возможно. Тем не менее она могла ручаться, что стычек, вызванных Плехановым, было две, определенно две, пусть об одном и том же, но по разным поводам, — так, во всяком случае, это отложилось у нее в памяти. Сначала Плеханов вызвал дискуссию о терроре — в плане несколько академическом, отвлеченном (когда обсуждалась программа); однако решение, родившееся в результате бурных дебатов, видимо, не устроило его, и тогда, поставив вопрос о правомерности открытой проповеди политических убийств в «Листке «Земли и воли» и не получив поддержки своему протесту, он покинул съезд…

— Чего вы добиваетесь, на что рассчитываете?

О, этот вопрос с которого все и началось! Плеханов обратил его почему-то к Михайлову, как бы только за ним признавая право толковать устремления «политиков».

— В двух словах? — спросил Михайлов, явно выгадывая время для обдумывания ответа.

— Можно и так.

— Мы добиваемся конституции, — сказал Михайлов.

— Конституции? — оживился Плеханов. — Каким же это образом, коли не секрет?

— Мы дезорганизуем правительство, — : спокойно, словно не замечая язвительного тона Плеханова, отвечал Михайлов, — и принудим его к этому.

— Как все просто! — воскликнул Плеханов. — Оказывается, здесь и голову ломать не над чем: убьем царя-батюшку — получим конституцию… Нет, друзья, на кончике кинжала парламента не построишь!