Порог. Повесть о Софье Перовской

На вопрос — кто он, Гриша, в соответствии с имевшимся у него документом, назвался почетным гражданином город Тулы Ефремовым. Что находится в чемодане — нет, к сожалению, это ему неизвестно, поскольку чемодан принадлежит не ему, а одному его приятелю в Курске; естественно, у не: нет и ключей от чемодана… Но жандарм не отказался от ев его намерения заглянуть в подозрительный багаж. Подобрали ключи, откинули крышку — в чемодане рядком стояли металлические ящички с динамитом. Принялись обыскивать Гольденберга, сразу нашли в кармане ключи: не от этого ли чемодана? Находка показалась жандарму столь важной уликой, что, прервав обыск, он тут же стал примеривать их к замку. Гриша воспользовался моментом и через буфет (где-то рядом, вероятно, был) бросился на перрон. Судя по жандармскому донесению, он успел убежать довольно далеко, куда-то в поле, но был схвачен. На допросе он заявил лишь, что имеет честь принадлежать к числу членов социально-революционной партии (скрывать это, понятно, было бессмысленно: находившийся в чемодане динамит с головой выдавал его), от каких бы то ни было показаний по существу своей деятельности решительно и наотрез отказался.

Как слышно, тамошние жандармы и до сего дня не дознались, кто же именно попал к ним в руки. Особо-то обольщаться тут не приходится, личность Гольденберга рано или поздно, все равно будет установлена. Человек, хоть раз побывавший в ссылке, а уж тем паче бежавший, как Гольденберг, оттуда, — само собой, был на примете у жандармов; так что «раскрытие» его — вопрос лишь времени. Бедный, бедный Гриша…

Что будет он тверд, в том сомнений нет; при всех его слабостях бесстрашия и фанатической, беспредельной преданности делу у него не отнимешь; ни угрозами, ни даже пытками ничего не добиться от него, напрасный труд. Но и без его признаний не стоит труда навесить на него, пусть краешком, тот же московский взрыв хотя бы — ведь для чего-то вез же он свой динамит; а если, упаси бог, прознают еще, что это он пристрелил светлейшего мерзавца Кропоткина, — виселицы тогда, точно, не миновать… Вот уж, действительно, несчастная русская революция — словами Михайлова, но, придавая им другой, истинный, буквальный подумала она; каких еще жертвоприношений востребует она на свой кровавый алтарь — не хватит ли? "

И вот теперь Квятковскйй: неужто и он?..

Да; он — тоже.

Недобрую весть эту принесла Мария Оловенникова. Было не узнать ее: обычно спокойная, невозмутимая, даже флегматичная как бы, она вихрем ворвалась в комнату, лицо в злой гримасе, и, не присев, метнулась к окну и только там, у окна, застыла, нервически подергивая плечами, — на Соню, словно бы и не было ее тут, и не взглянула, кажется. Соня не отрываясь смотрела на нее, на узкую ее спину; в какую-то минуту ей показалось, что Маша плачет и, плача, не хочет, чтобы видели ее слезы, — поэтому Соня не подошла к ней, не обняла, как хотелось, за плечи…

— Ты была? — спросила Соня.

— Да, — сказала Оловенникова, все глядя в окно.

— И что? — спросила Соня, понимая, что вопрос излишен, нелеп.

Оловенникова медленно обернулась; нет, глаза ее были сухи…

— Плохо, Соня, — резко сказала она. — Хуже не бывает!

И опять отвернулась с тем же необычным для нее злым выражением на лице. Соня знала: в такую минуту человек, лучше не трогать, по себе знала; надо дать время прийти в себя. Да и ни к чему это было — торопить; главное — что Квятковский арестован — ясно и без объяснений. Минуты через две Маша все же подсела к ней на диван и, неподвижно уставившись в какую-то далекую-далекую точку, стала рассказывать о том, чему недавно была свидетелем.

Квятковский? Нет, она не может с уверенностью сказать, что он арестован. Но одно она знает точно: в его квартир! полицейские устроили засаду. Оля Любатович уже попалась в нее.

— Что-о? Оля?.. — вскричала Соня. — Маша, что ты! Да этого быть не может! Я только что была там у них, на Знаменской — она оставалась дома. Морозов пошел к тебе, а она, я это точно знаю, осталась дома!

— Постой, не перебивай, — попросила Оловенникова. Морозов не застал меня, ему пришлось ждать, пока я вернусь Ну а Оля вообразила, должно быть, что с ним что-нибудь стряслось, и сама отправилась в Лештуков переулок. Во вен ком случае, когда я шла к Квятковскому; то встретила на лестнице Любатович, она спускалась в сопровождении городового. Я поднялась этажом выше, переждала там немного — и к Морозову, предупредить, чтобы он очистил квартиру от всего лишнего, а потом и сам ушел. Морозов узнал — за голову схватился!