Порою блажь великая

Закономерна была и моя неприязнь ко всему, что он собою воплощал. Всего лишь день, первый же день понадобился, чтоб воскресить все его грехи. Пусть общение наше было скудным, но и тех кратких реплик, которыми мы обменялись, хватило, чтоб убедить меня: он — неотесанный, упертый мужлан, он живет желудком, а думает яйцами, и во многих отношениях он — апофеоз того типа, что я считал самой грозной опасностью для своего мира. И по всем этим причинам я должен стремиться его низвергнуть.

Но все же… еще не Вся Истина.

…Вив оборачивается и смотрит на него, чуть нахмурившись; свет из кухонного окошка выхватывает из темноты его лоб и челюсть на фоне гор.

— Я знаю, с кем у тебя склеится беседа о книжках и фильмах, лапушка… — На мгновение полыхнувшая в его зеленых глазах дикая, почти детская искорка — впервые увиденная ею через прутья решетки, — наводит ее на мысль, что он имеет в виду того единственного на свете человека, с кем ей действительно важно было склеить общение, но он говорит: — И это Малыш, Ли, Лиланд. Вив, скажу тебе прямо: мне нужна твоя помощь. Мы с ним всегда были, что холодная вода с горячим жиром. И мирились с этим. Но теперь бизнес требует, чтоб он нам помог расправиться с этим контрактом. Поможешь мне? — Она отвечает «да», обещает помочь. — Отлично. Черт, будто гора с плеч. Давай попробуем. (Но я тогда не подумал, что, переложив свои заботы на другого, сам от них не всегда избавляешься. Порой так только создаешь себе новую проблему, крупнее всех прочих, вместе взятых). — Может, поднимешься к себе и принарядишься к ужину? Можешь сделать это для меня? — Она отвечает «да» и следует за ним к задней двери…

Я знал, что есть и другой, более истинный мотив. Не такой четкий, более абстрактный мотив, вязкий, как паутина «черной вдовы»… и я знал: он сродни тому чувству, что я испытал, когда мы на обратном пути с работы подхватили достопочтенного мистера Лесли Гиббонса — кажется, он был еще грязнее, чем утром, если это возможно.

— Стэмпер, — заговорил Гиббонс, устроившись в лодке и исполински прокашлявшись: что-то — скорее всего, ком табака — попало не в то горло. — Стэмпер, нынче я видал Верзилу Ньютона из Ридспорта. Мы там пахали на одном участке… жаркая работенка, ниггерская работенка, понимаешь, о чем я?

Хэнк смотрел на реку по курсу и ждал. Я заметил, что, хотя тон Гиббонса был небрежный, даже чуть нахальный, его чумазые руки тряслись на коленках. Он беспрестанно облизывал губы языком, розовым и проворным, как у змеи…

— … и Верзила, значится, говорит, что был бухой в ту ночь, месяц тому или вроде. Помнишь? И говорит — в смысле, Ньютон, мое-то дело сторона, — Верзила, значит, говорит, что ты этим воспользовался. Он говорит — господи, как это он выразился? — он говорит: «В другой раз, как Хэнка Стэмпера встречу — такого пинка отвешу, что кровь из носу хлынет!» Так и сказал, слово в слово.

— Он уже три раза пытался, Лес.

— Кнешно. Я в курсах. Но послушай, Хэнк, в те-то разы ему только-только восемнадцать стукнуло. Щенок сопливый. Слушь, я в ваши дела не встреваю, но имей в виду, сейчас он тремя годками постарше. Да и ты тоже.

— Буду иметь в виду, Лес.

— И он грит — Верзила, то бишь — что у вас с ним есть косточка, из-за которой погрызться. Что-то про пляжные мотогонки, которые ты выиграл тем летом. Грит, ты нацепил кроссовую резину ни за чем иным, кроме как чтоб остальным ездунам глаза запорошить. Верзила точит большой зуб, Хэнк. Вот я и решил предупредить, на всякий пожарный…

Хэнк искоса глянул на Гиббонса, улыбаясь в кулак.