Порою блажь великая

Вив была не против, я же не видел никакого выхода из ловушки, которую сам себе подстроил, поэтому сказал: «Замечательно!» Кроме того, я искал случая поговорить с Вив наедине. В тот вечер, наряду с решимостью похоронить топор войны, возникло у меня желание воспользоваться импульсом своего благодушия и стариковского виски да выговориться, очистить душу. Моя закопченная совесть просила хорошенько ее проветрить. Мне необходимо было выложить кому-то все до дна, и я выбрал Вив как самую душевную из всей аудитории. Я раскрою ей свой зловещий замысел, обрисую все мои ужасные планы. Конечно, где-то что-то придется дополнить, где-то кое-что подраскрасить, заполировать кое-какие недоработанные детали моих дьявольских козней супротив брата — но в целом я решился поведать правду хоть кому-то, даже если это значило врать до посинения.

Однако дело обернулось не совсем по-моему.

В комнате наверху юный Генри, по компасу в каждом кармане и охотничий нож за голенищем, склоняется над старым Генри, хватает его за грудки и резким рывком вздергивает на ноги. «О'кей, старик, пусть они там, внизу, думают, будто тебя надули. Но прах меня разбери, если я позволю тебе думать, что ты сам себя надул…» Старик, опустив глаза, изучает домашний замшевый тапочек на здоровой ноге — тапочек, подаренный доктором при выписке; подмечает, как эта хлипкая дрянь успела износиться за такой-то смешной срок. Домашние тапки, господи Иисусе…

Так повернулось, что мне не удалось улучить наедине с Вив времени достаточно, чтоб завести свою исповедь… — «Потому что когда мы поклялись победить, — продолжает юный Генри, — речь шла не о паре-тройке первых раундов, речь шла о полной победе в этой гребаной драке! Поэтому вставай и выметайся отсюда…» — потому что как раз когда мы собирались уходить, старик Генри решил, что нам попросту не выжить в этих негостеприимных чащобах без его благословенного, бывалого-лесоповалого присутствия. Внизу, в прихожей, слышно, как шапочный шепоток сменяется тяжким сапожным топотом, разбавляемым смачным цоканьем резиновой подошвы на гипсе. «Чу!» — шепчет Джо Бен… — Так повернулось, что присутствие моего отца оказалось куда благодетельнее, чем он мог и помыслить. Пустись я в эту дурацкую исповедь, которую заготовил для Вив, уверен, я умер бы от одной лишь абсурдности положения, когда позже, по возвращении домой с охоты, мой братец наконец сбросил обманные покровы из оливковых ветвей да синих незабудок и явил истинный цвет своего чертополошного нутра… — «Чу! — шепчет Джо. — Звук такой, будто кто-то сменил тапочек на кованый ботинок…» — сбросил покровы, разверз утробу и доказал раз и навсегда, что всецело заслуживает самой лютой кары, какую только можно изобрести… — «И кто б это мог быть? — уже в полный голос интересуется Джо. — Кто крадется за нами в ночи в одном-единственном сапоге?» — все так повернулось…

— Есть у меня одно оченно резонное предположение на сей счет, — сказал Хэнк. — Но вопрос: за каким лешим?

Они с Ли помогали Вив натянуть упрямые ботинки, когда Джо заслышал первые башмачно-костыльные аккорды. Теперь же они все стояли и вслушивались в угрюмую увертюру мистически клацающей по ступенькам резины.

— Беда крадется к нам, — заметил Джо.

— Да уж точно беда, — отозвался Хэнк. — Отворяй ворота.

— А может, — прошептала Вив, — он просто вышел, скажем, в…

Хэнк ее перебил:

— Беру его на себя!

Она порывалась сказать что-то еще, но решила не усугублять суету. К появлению Генри они все выстроились в ряд. Вив видела, как он бредет в полумраке, силясь протолкнуть гипсовую десницу в рукав куртки лосиной кожи. Она заметила, что он отколол часть гипса с локтя и запястья, обеспечив себе большую свободу маневра. И вот он предстал перед ними в прихожей и воззрился сердито.