Порою блажь великая

Он замолк; что-то бормотал, качал головой, открывал рот, чтобы продолжить свои выкладки, но замирал, прислушиваясь, и его сощуренные глаза вспыхивали изумрудами во мраке, когда он расшифровывал сам для себя хронику охоты. Костер потрескивал, рассыпая искры, взвивался, открывая взору бреши в стене леса. Собачий лай встревожил тени. И Вив видит, как трепещут эти тени с черными плюмажами и черными клювами, самым краешком глаза видит. Слышит их возбужденный шепот. И чувствует, как чужая длань палачески изворачивается, пока кончики пальцев не касаются ее горла. Но остается неподвижна.

— А сейчас что творится? — спрашивает Ли рассеянно, из вежливости.

— Ась? Что ж, лиса — надо думать, это лиса, судя по их маршруту, — петляет туда-сюда, следы запутывает, чтоб ее не зажали между рекой и устьем ручья. И если она будет продолжать в том же духе, ей придется или на дерево лезть, или плыть, там нет ни дыр, ни нор подходящих, а купаться лисы смерть как не любят. Был бы это енот, давно бы уже рванул через болото к реке, но лиса мех мочить не хочет. А вот там Молли… хм… идет по краю болота, к скалам. Хм. Это не есть хорошо. Но вы слушайте…

И Вив вникает в звуки еще глубже и настойчивей, и уже слышит куда больше, чем старик. Она слышит журчание ручья, дыхание болота, стенание и колокольный звон буев, слышит, как последние цветы на холмах умирают под дуновением бриза — предсмертный рев львиных зевов, вой волчьих лютиков, шипение гадючьих языков. Далеко-далеко гроза с рьяностью туриста снимает пик Мэри, злоупотребляя вспышкой. Вив ждет, но не слышит грома. Любопытный бриз, просочившись сквозь темные ели, секунду кружит над костром, а потом отбрасывает ее волосы с кисти Ли. Пару прядей задувает ей в рот, и Вив задумчиво их покусывает. Ее влажные башмаки начинают дымиться, и Вив отодвигает ноги от костра. Обнимает колени руками. Холодные пальцы на ее шее приходят в движение, согреваясь.

— А… А что будет, если она, в смысле лиса, поплывет? — спрашивает Ли у отца.

— Если через ручей двинет — тогда все нормально. Но они не всегда такие сознательные. Порой бросаются прямо в реку. А это добром не кончится — ни для собак, ни для лисы, ни для кого.

— Что, переплыть не могут? — спрашивает Вив.

— Могут, конечно, лапочка. Здесь река не такая уж широкая. Но только они оказываются в воде — а кругом темень — они, вместо того, чтоб переправиться, заворачивают по течению, да и плывут-плывут, берега не видя, все вперед и вперед. Слушайте… Лиса пытается оторваться, срезает назад, к северу. Значит, от ручья они ее отсекли и теперь гонят к реке. Они возьмут ее, когда она не пустится вплавь.

Лай стаи достиг накала, что казался явно несоизмеримым с размерами зверька, которого гнали собаки. Особенно — в сравнении с тающим вдали зовом одинокой гончей, что шла за дичью куда крупнее.

— Вперед и вперед — докуда? — спросил Ли.

— До океана, — ответил Генри. — До самого моря — и дальше. Черт! Слушайте, как эти прохвосты навалились на бедную маленькую лисичку. Дерьмоеды!

Вив понимает, что ей следовало бы избавиться от этого прикосновения — заняться кофе, что ли, — но не шевелится. Генри, неодобрительно хмуря брови, прислушивается к тявканью стаи: не такие рапорты о собачьей работе греют ему душу. Слишком уж много значения придают они какой-то несчастной лисице. Наклонившись, он сплевывает свою табачную кашицу на угли, будто она вдруг прогоркла. Смотрит, как шкворчит и набухает его плевок.