Порою нестерпимо хочется

Эта коварная болезнь довольно часто поражает мифический орган, который гонит жизнь по сосудам эго: любовь, коронарная любовь в сочетании с галопирующим страхом. Болезнь "уйди-останься". Смертельная жажда близости и постоянное осознание ее яда. С раннего детства мы учимся относиться к ней с подозрением: мы запоминаем -- никогда не раскрывайся... неужели ты хочешь, чтобы кто-нибудь копался в твоей душе своими грязными лапами? Никогда не бери конфет у незнакомых людей. И у друзей. Лучше стащи, когда никто не видит, но не бери, никогда не бери... Неужели ты хочешь оказаться в долгу? А главное, не привязывайся, никогда, никогда, никогда не привязывайся. Потому что именно привязанность усыпляет твою бдительность и оставляет тебя беззащитным... Неужели ты хочешь, чтобы какой-нибудь подлец знал, что у тебя внутри?

Добавим к этому списку еще одно простое правило: "Никогда не напивайся ".

И я полагаю, из-за этого-то все и произошло, из-за этого дьявольского питья -- оно ржавчиной разъело последний замок на последних дверях, охранявших мое выздоравливающее эго... разъело замок, и растворило запор, и откинуло крюки, и, прежде чем я сообразил, что происходит, я уже говорил брату о маме. Я рассказывал ему все -- разочарования, питье, отчаяние, смерть.

-- Когда я узнал об этом, мне действительно было ее страшно жаль, -сказал Хэнк, когда я закончил. Только что завершилась моя вторая рабочая неделя, и мы, сидя за квартой пива на брата, праздновали, удивляясь, что обошлось без переломанных костей. Хэнк вынул длинную щепку из картонного ящика рядом с плитой и теперь перочинным ножом снимал с нее белую стружку. -- Когда я узнал, я сразу послал телеграмму, чтобы доставили цветы, -кажется, должен был быть венок, -- ты видел?

-- Нет, не видел, -- довольно холодно ответил я, злясь на себя за то, что столько рассказал ему, злясь на него за то, что он не остановил меня, -"но, с другой стороны, там было столько венков, что можно было и не заметить ", -- но еще больше злясь от воспоминания об этом венке. Один венок! Всего один! Мамино семейство предпочло проигнорировать смерть этой отщепенки. "Высокообразованная Иезавель", -- фыркали они, -- алкоголичка, пустопорожняя мечтательница, любительница хиромантии, френологии и случайных знакомств, сорокапятилетняя битница в черных колготках, которая не только замарала честь семьи своим бегством в дебри Севера с каким-то старым потасканным придурком, но еще и усугубила положение тем, что вернулась, заимев от него ребенка. Но как я ни презирал их за то, что они не соблаговолили прислать даже букетик фиалок, еще больше я ненавидел Хэнка за его помпезный венок из белых гвоздик.

Было уже поздно. От пива мы перешли к вину. В доме стояла тишина, как в преисподней. Джо Бен с семейством ночевали в своем новом доме, намереваясь встретить восход с кистями и красками в руках. Генри уже поднялся наверх и спал как убитый. Вив лежала на диванчике рядом с Хэнком, свернувшись в прелестную головоломку и участвуя в беседе лишь выразительными взглядами янтарных глаз и изящно изогнутой позой, пока веки у нее не сомкнулись и она, натянув на себя овечью шкуру, не предпочла дипломатически заснуть. Весь старый дом тикал, как огромные деревянные часы, с реки время от времени доносились мягкие удары бревен о пристань. Под полом во сне повизгивали гончие: кто-то из них видел себя во сне героем, кто-то -- трусом. Напротив меня под торшером с кисточками сидел брат и строгал, сам напоминая обструганную светотенью фигуру...

-- Да, венков было много... -- солгал я.

Он провел по дереву блестящим лезвием.

-- Наверное, были пышные похороны?

-- Очень, очень пышные, -- согласился я, следя за ножом. -- Учитывая обстоятельства.

-- Хорошо. -- Тффррр, тффррр. -- Я рад. -- Колечки сосновой стружки падают к его ногам. Вив глубже зарывается в подушки, а я снова отпиваю из галлона с ежевичным вином. Его делает Генри. На поверхности плавали колючки, жидкость была густой от семечек, но после того, как было выпито полбутыли, вино текло как по маслу.

Мы выжидали, недоумевая, что нас заставило, рискуя миром и покоем, так глубоко зайти на давно запретную территорию, и одновременно прикидывая, не попробовать ли отбросить всякую опаску и посмотреть, как далеко можно еще продвинуться. Наконец Хэнк промолвил: "Да, ну, как я уже говорил, мне действительно ее очень жаль".

Во мне все еще не угасла та, первая, злость.

-- Да, -- ответил я. Имея в виду: "Еще бы тебе не было жаль, подонок, после всего, что ты..."

-- А?