Порою нестерпимо хочется

("Иначе я просто свихнусь, играя в дипломатические игры с этими двумя чувствительными, -- говорю я себе, -- пусть лучше они развлекаются друг с другом".)

Я лежу, взвешивая все эти "почему" и "следовательно" относительно себя и брата Хэнка, и картина Гойи "Хронос, пожирающий своих детей" все отчетливее проступает на потолке перед моими глазами со всеми очевидными осложнениями эдипова комплекса; но мне не удается успокоить себя этим второсортным психологическим символизмом. Ну уж нет, Ли-детка, только не сегодня. Естественно, за моей неприязнью к дорогому братцу крылась целая чехарда фрейдистских мотивов -- весь набор комплекса кастрации и схемы мать-- сын--отец, -- и все они были особенно сильны и глубоко укоренены во мне, потому что обычная темная животная страсть угрюмого сыночка превратиться в парня, который лапал его мамочку, сопровождалась у меня злобными воспоминаниями о болезненной ревности... О да, я много чего помнил, и любого, отдельно взятого воспоминания уже хватило бы для того, чтобы спровоцировать месть в душе любого лояльного невротика, -- и все же это была не вся Правда.

Здесь же коренились причины моей неприязни ко всему, что он олицетворял для меня. Мне вполне хватило первого дня, чтобы вспомнить все его недостатки; несмотря на отрывочность нашего общения, мне хватало нескольких секунд при каждом обмене репликами, чтобы убедиться, что он грубый, нетерпимый, ограниченный и невежественный человек, что эмоции у него властвуют над доводами, собственные яйца он путает с мозгами, и что во всех смыслах он олицетворяет самую страшную угрозу моему миру, и уже хотя бы поэтому я должен стремиться к его уничтожению.

И все же... и это была не вся Правда.

...Слегка нахмурившись, Вив останавливается и поворачивается к нему; свет, льющийся из кухонного окошка, рельефно выделяет его лоб и скулы на темном фоне гор.

-- Я знаю, родная, с кем ты можешь поболтать о книжках и фильмах...

Зеленые глаза Хэнка загораются диким, почти детским огнем -- тем самым, который она впервые увидела из-за решетки камеры, -- и в какое-то мгновение ей кажется, что он говорит о том единственном человеке на свете, который ее действительно волнует, но вместо этого он произносит:

-- И это Малыш, Ли, Леланд. Я прямо тебе скажу, Вив: надо, чтобы ты помогла мне с ним. Мы с ним всегда были на ножах, огонь и лед. И даже свыклись с этим. Но сейчас дело требует, чтобы он помог нам. Ты мне поможешь с ним поладить? Как-нибудь возьмешь его под крыло, что ли? -- Она говорит -да, она попробует. -- Отлично. Просто гора с плеч. Пошли.

(Но о чем я не подумал, так это о том, что перекладывание своих проблем на другого еще не означает их исчезновения; иногда в результате ты оказываешься перед еще более сложной проблемой.)

-- И может, ты забежишь к себе и наденешь какое-нибудь платьице к ужину, а? Ради меня? -- Она говорит -- да, конечно -- и следует за ним к двери...

Я знал, что есть другая, настоящая причина -- менее конкретная, более абстрактная, тонкая, как паутина черной вдовы... И я знал, что она имеет какое-то отношение к тому чувству, которое я испытал, когда на обратном пути мы подобрали мистера Лестера Гиббонса -- еще более грязного, если такое возможно, -- чтобы перевезти его обратно.

-- Стампер, -- начал Гиббонс, после того как устроился и прочистил горло, избавившись от какой-то ужасной помехи в нем -- вероятно, не туда проскочившей табачной жвачки, -- я сегодня видел Биггера Ньютона из Ридспорта. Мы с ним вместе пахали на мостовой... грязная работка, для черных, доложу я тебе, -- понимаешь? -- для черножопых.

Хэнк смотрит на реку и ждет. Я замечаю, что, несмотря на небрежный, слегка нагловатый тон, руки у Гиббонса на коленях дрожат. Он то и дело быстро облизывает потрескавшиеся губы.

-- ...И Биг, он сказал... Не рассердишься? Это он говорил, я только стоял и слушал... Он сказал -- Господи, как же он выразился? -- а, вот: "Следующий раз, когда я встречу Хэнка Стампе-ра, я его так вздую, что он своих не узнает". Вот -- так он и сказал!

-- Он уже три раза пробовал, Лес.

-- Ну! Можно подумать, я не знаю. Но дело в том, Хэнк, тогда ему еще и восемнадцати не было. Сопляк. Я ничего не говорю, только сейчас он подрос. А ты на три года постарел.

-- Я буду иметь это в виду, Лес.

-- Он сказал -- то есть Биг, -- что у вас с ним свои счеты. Что-то по поводу гонок, которые ты выиграл прошлым летом. Он говорит, что ты специально надел шипованную резину, чтобы песок слепил остальных. Биг здорово зол на тебя, Хэнк. Просто я подумал, что надо бы тебе сказать.

Хэнк искоса смотрит на Гиббонса, пряча улыбку.

- Я глубоко признателен тебе, Лес. -- И, не отрывая взгляда от реки, с нарочитой небрежностью он наклоняется под сиденье за канистрой, трясет ее около уха и вливает остатки в бак. -- Правда, признателен.