Порох из драконьих костей

— Что у нас на сегодня?

— Заканчиваем со статьями и начинаем сборку. — Жук, главный вред, поправил очки и прищёлкнул ножницами. — Даже и начали уже. А это, — добавил он со странными нотками в голосе, — Пауль. Он наш новенький.

— Привет, Пауль! — улыбнулась Марта. — Они тебя уже пристроили куда-нибудь?

— Никуда меня не надо пристраивать, — заявил новенький. Он сложил руки на груди и зыркнул на Марту снизу вверх. Глаза у него были покрасневшие, губы потрескавшиеся, ладони в царапинах, но не свежих, а почти заживших. Царапины Марте очень не понравились. — Я жду.

— Он знаете какой талантище! — с гордостью сообщил Хобот. — Сейчас господин Штоц придёт, он вам покажет! Ну… в смысле — работы его. В смысле — Пауля.

— Ты набирай, Хобот, набирай, — напомнил Жук. — Время же.

Хобот кивнул и уткнулся в компьютер. С клавиатурой он управлялся — словно музыкант с каким-нибудь пианино. Всё, что ребятами писалось, Хобот приводил в читабельный вид и распечатывал под заданные размеры — чтоб уместилось на ватмане. Это была целая наука, Марта даже не пыталась в неё вникать. От неё, впрочем, и не требовалось: Марта играла здесь роль скорее советчицы по всяким общим вопросам, доверенного лица при Штоце, который был для вредов слишком взрослым и странным.

Сам Штоц и не скрывал, в чём тут его интерес: «Ты, Баумгертнер, — говорил он, — прирождённый педагог. И просто так отказываться от своего таланта… это никогда добром не кончается, поверь мне. Может, ты ещё сомневаешься, поэтому и хочу, чтобы поработала в Инкубаторе. Попробовала и поняла, твоё это или нет».

Штоц был чудной, вот он-то — Марта не сомневалась — настоящий педагог. Ему хватает времени и терпения возиться с каждым безнадёжным двоечником, с каждым лентяем и вруном. Это Штоц специально собирает макулатуру, чтобы потом накануне сбора отдать какому-нибудь нерадивому Артурчику. Это Штоц семь лет назад подсадил весь класс… ну ладно, почти весь — на чтение приключенческих книжек. Это Штоц водил их в походы летом, упрашивал родителей Натана, чтобы те разрешили ему заниматься исторической реконструкцией; вот и Марту сюда пристроил.

А ей — что ж, ей такой никогда не стать, она даже пробовать не хотела, и в Инкубатор ходила просто ради денег.

Да что это за работа, если вдуматься: с утра до вечера с малышнёй, без личной жизни, без семьи, без ничего. За гроши.

Тут одно из двух: либо ни на что большее ты не способен, а значит, начнёшь беситься, ненавидеть всех вокруг, давить и топтать, и в это вложишь всю душу, сколько в тебе её бы ни было; либо работать станешь вполсилы, для галочки, втиснешься в толстенный панцирь из безразличия, а потом врастёшь в него, омертвеешь, так и будешь ходить — голем големом. В обоих случаях — лучше сдохнуть, чем так…

Конечно, существовал ещё третий вариант, доступный, правда, только Штоцу — быть Штоцем.

— Марта! — он распахнул дверь и вошёл, стремительный, с пачкой измятых листков в руке. — Ты уже здесь? С Паулем познакомилась? Погляди, каков талант! Я его едва отстоял! Господин Вакенродер был… хм… очень недоволен.

С чего бы, подумала Марта, директор школы был недоволен, если Пауль такой расталантливый талантище, что все в восторге?

Потом она посмотрела на листки, принесённые Штоцем, и поняла.

Особенно удалась талантливому Паулю Жаба. Он её изобразил в нескольких образах: на узкошеем цирковом велосипеде, потом в виде некой туземки с явно каннибальскими вкусами и посреди поля, с сачком в руках, в погоне за нажористыми, изрядно напуганными комарами. Досталось, впрочем, и остальным: Флипчак оказалась седобородой старицей с булавою в руке; училка младших классов, Розамунда Перелыга, в ковбойской шляпе пыталась укротить пару диких букв-иноходцев, а Виктор Вегнер с укоризной наблюдал за падающим из окна нерадивым школяром — элегантный, в костюме, с цилиндром и тростью, голова у изумрудноглазого была кошачьей, а клыки чуть выглядывали из-под верхней губы, и язычок по-кошачьи же розовел между ними.

Марта полистала ещё, удивляясь всё больше. Не только одарённости Пауля — а рисовал он действительно потрясающе, — намного сильнее Марту смущало другое. Ни Флипчак, ни Вегнер, ни господин Вакенродер (тоже увековеченный юным дарованием) уроков у Пауля не вели, просто не могли — слишком он мелкий. Тогда откуда знает их? Даже если видел в школе, на переменке где-нибудь или в столовой, — как сумел уловить, распознать характер? А Губатый Марк, которого Пауль изобразил в виде огнивой собаки? А известные актёры Серкизы — изломанные силуэты двух теней, перетекающие друг в друга? А господин Клеменс с трубкой в зубах — и клубы из этой трубки вьются-сплетаются в мозговые извилины, между которыми проступают страшные, едва различимые силуэты?.. Откуда всё это?

— Хотите дать в «Клубок и когти»?

Штоц засмеялся:

— Пожалуй, это был бы перебор. Нет, Пауль нам изобразит что-нибудь… менее вызывающее, верно, Пауль?

Тот всё с тем же безразличием пожал плечами:

— Как получится. — Голос у него изменился: как будто происходившее сперва раздражало мальчика, а теперь начало пугать.