Пороховая Луна

Стэндэрд сосредоточился на этом изображении, он был поглощен захватывающим зрелищем полета, транслируемым в реальном времени на «Ясность-1», цифрами, отображающими высоту и скорость полета бегущей строкой в нижней части экрана. Его темные глаза светились воодушевлением, тело выглядело так, будто каждый его мускул хотел шевелиться. Он сидел прямо, вцепившись руками в подлокотники. Дэкерт вдруг понял, что никогда не видел инспектора таким оживленным.

«Что такого в предстоящей битве, – подумал Дэкерт, – что так захватывает людей, никогда в битвах не участвовавших?» Он порылся в глубинах своей памяти, пытаясь понять, чувствовал ли он сам такое же возбуждение, когда впервые нюхнул пороху, еще не став десантником, и внезапно вспомнил, как играл в снежки в Мэриленде с одноклассниками, когда они еще были детьми. Первые снегопады, тучи, спустившиеся с Аллегейни. Переулок Айронхорс против Файв Логс Вэй, две равные команды детей. Игра в захват флага, крепко слепленные снежки в качестве оружия – утром, в обед и вечером, пока матери ужинать не позовут. Дэкерт вспомнил то возбуждение, то ощущение, что ему предстоит нечто важное, когда он натягивал зимние ботинки и мембранные перчатки, не слишком толстые, чтобы не мешали хорошо бросать снежки. В те дни смерть не угрожала ему, о ней даже мысли не было, но было четкое ощущение конфликта, и для их детского ума результаты этого конфликта были важнее всего.

А разве было иначе годы спустя, когда он пошел в бой по-настоящему? Он научился превращать этот прилив адреналина в чистое осознание всего вокруг, научился делать его Полярной звездой сосредоточенности сознания, когда вокруг летают пули, щелкая над головой, когда ракеты врезаются в кирпичи справа и слева. Разве не было это той же самой лихорадкой, тем же самым ощущением жизни и причастности, которое не покинуло его даже тогда, когда упал первый убитый? Он смотрел на нервную энергию, плещущую из тела Стэндэрда, четко понимая, что ощущает молодой инспектор. «Мы любим войну», – подумал он. Это записано в коде, управляющем нами. Никто не помнит о Гее, богине Земли, но кто же забудет Марса, бога войны?

– Вы уверены, что наши переговоры не могут быть перехвачены? – спросил Стэндэрд в тишине. Его голос прозвучал слишком громко, будто громкоговоритель на стадионе, и Дэкерт дернулся.

Хейл едва оторвал взгляд от пультов:

– Вряд ли.

Стэндэрд понимал, что не следует спрашивать у Хейла разъяснений, не сейчас, и поглядел на Дэкерта. Тот сделал вид, что не заметил этого, возвращаясь из размышлений и глядя на экран посередине ЦЕНТРа. Но Стэндэрд продолжал пристально смотреть на него, и Дэкерт решил ответить:

– Они используют мультидиректорные антенны и компрессоры голоса и данных. Если китайцы что и засекут, то это будет похоже на фоновый шум посреди множества других работающих каналов связи по всей Луне. Они не смогут понять его структуру, чтобы начать расшифровку.

– Разумеется, – сказал Стэндэрд. – Спасибо, коммандер.

Шаттл скользил над безликим ровным рельефом; Дэкерт не видел ничего знакомого. Море Ясности представляло собой кальдеру диаметром почти семьсот километров, засыпанную вулканическим пеплом и усеянную метеоритными кратерами и ярко-белыми кольцами эжекты вокруг них. Но Дэкерт почему-то почувствовал, что десантники уже приближаются к своей первой цели – повороту влево к горам Хэдли и новому развороту к Апеннинам. Потом они полетят по маршруту, разработанному для них Тэтчем, к северному краю кратера Конон. Дэкерт поглядел на специалиста по ВКД и увидел, что тот обливается потом. Тэтч очень хотел, чтобы ему позволили отправиться на разведку, рвался в бой с момента смерти Коула. Возможно, если бы он побывал там, с остальными, это послужило бы ему катарсисом, но Хейл не позволил никому из гражданских принимать участие в операции. Огромное тело Тэтча едва умещалось в замшевом кресле, на котором он сидел, а нечесаные кудри каштановых волос падали на глаза. Он ерзал, будто медведь в клетке, в этой крохотной комнате, и рвался на свободу.

– Сотня кило, и они в трубе, – пробормотал он, посмотрев на Дэкерта.