Поросль

Солнце пощекотало макушку теплом, выдернуло из воспоминаний. Петька заснул, устав плакать, а может все-таки наелся серой и комковатой кашей. Аяна, проходя мимо с блестящей розовой косметичкой в руках, лишь молча постучала пальцем по циферблату дешевых наручных часов.

Машка кивнула и забросила рюкзак на плечо.

– Тамара Васильевна, здравствуйте, – забормотала Аяна в трубку домашнего телефона, от которой змеился длинный кудрявый провод, исчезающий где-то в коридоре. Наверное, ни у кого в городе домашних телефонов больше не осталось – только в их квартире да у соседки, старухи Тамары Васильевны. Интересно, и как телефон не отрубили вместе с телевидением? – Это Аяна. Мы собираемся. Вы скоро?..

Трубка чихнула что-то в ответ, пока сестра склонилась над Петькой и осторожно выудила из его рта пустышку. Заскрипели пружины дивана – Илья всегда ворочался, стоило кому-то пройтись неподалеку.

– Я ушла! – как обычно крикнула в пустоту Машка, ничуть тому не печалясь. Она и не знала даже, зачем кричит – все в ее семье уходили в молчании: вот звенят привычно ключи, вот скрипит щеколда, воют протяжно дверные пружины, а потом хлопок. Кто-то ушел.

Все и так понятно.

Их дом чаще всего напоминал перевалочный пункт – куча детей от мала до велика, все от разных отцов, что в пылу ссоры позволяло крикнуть с обидой «Ты мне вообще никто, не брат и не сестра!». Мама как обычно спала в большой комнате, куда никто не заходил – раньше это было запрещено, теперь просто не хочется. У матери там всегда гулянья, застолья, пьянки. Друзья, ревущая противно музыка, грохот и пьяный смех.

Иногда Машке нравилось сидеть там, в уголке, глядеть на взрослых. На маму. Мама в такие моменты казалась почти незнакомой, какой-то другой, и Машка, забившись в угол, искоса рассматривала каждый жест, каждое движение, вслушивалась в каждый раскат смеха.

Уходя, девочка всегда прощалась. Может быть ждала, что кто-то обнимет перед выходом. Или пожелает хорошего дня. Хоть бы крикнет что-то… Заметит, что она ушла. Но Машка не признавалась в этих мыслях даже самой себе. Кричала по привычке, да и все тут.

Перед выходом она все же заглянула в мамину комнату – приоткрыла дверь с закопченным стеклом, сунулась носом в кислый запах. Смятая постель, рассыпанные по полу ржавые чипсы, заваленный мусором стол – вот в вазочке портятся маринованные помидоры, вот вянет букет листвы в мутном стакане… Это Машка принесла букет, ободрала клен у школы.

Мамы нет.       Разве можно было надеяться на что-то другое?..

А вдруг.

Улицу затопило солнечным светом – прохладным, еще таящим в себе нотки умчавшегося лета. У мусорных баков грузная сонная дворничиха мела улицу, скребла ветками по асфальту самодельной метлой, разбавляла шепот желтеющих деревьев. Машка вдруг на секунду увидела в дворничихе маму, но потом лишь мотнула головой – мама ведь худая, как щепка, куда уж до нее этой бесформенной бабе?..

Куцые прядки волос никак не хотели заправляться за уши – Машку всегда подстригала Аяна, и девочка потом стягивала резинкой жалкие остатки прически, заливалась смущенным румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы осенним танцем, и Машка ловила пряди пальцами, улыбаясь во весь рот.

Ей сегодня было удивительно хорошо – солнечное утро, Аяна задержалась с Петькой, а значит Машка пойдет в школу одна. Как взрослая. Обычно они шли вдвоем или втроем – порой к Машке с Аяной присоединялась толстощекая и некрасивая Лидка, еще одна сестра, но сегодня ее почему-то дома не было.

Как же все-таки чудесно на душе!

Машка кинулась к школе, распинывая сочные желтые листья, устилающие черное полотно асфальта. Девочке хотелось петь – и Машка запела, бубня себе под нос какую-то навязчивую мелодию, пританцовывала, кружась, позволяя осеннему ветру подхватить полы застиранной розовой куртки и хлопать ими, аплодируя.

Семья у Машки, как уже можно было догадаться, большая – старшей дочерью была Виктория, которую все называли именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные дети ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как ее раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка, честно говоря, Аяну побаивалась.

Следующим шел Санек – он казался среди детей белой вороной с короткими светлыми волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санек приносил больше всех проблем – он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил.

Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми короткими волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой появилась сама Машка, веселая и беззаботная, любящая и семью свою непутевую, и весь этот прекрасный мир. Один только солнечный блеск на нашивке с розами рождал в ее детской душе огромный и беспечный восторг.