Порождения войны

Мельников зыркнул зенками и отступил на два шага. Саша с облегчением отвела взгляд от его отекшего, бугристого лица. То, что он вел себя как шут гороховый, Сашу не обманывало. Она считывала его взгляд вожака стаи бродячих собак, наглый и трусливый одновременно. Ослабеешь, оступишься — растерзаем, говорил этот взгляд.

Как и собак, таких людей важно было ни в коем случае не бояться. Пока получалось.

Хуже всего, что она не могла понять, сколько людей реально к Мельникову прислушивается. Пара прихвостней таскалась за ним неотлучно, еще несколько человек часто маячили поблизости. Обычно они держались особняком, но случалось им и вливаться в солдатскую массу.

Стрельнуть бы гаденыша за антисоветскую агитацию, и дело с концом. Но он не дурак и ходит по грани. Да и остальными это будет расценено как признание, что по существу комиссару нечем больше ответить на критику.

— Я не требую, чтоб вы на слово мне верили, — закончила митинг Саша. — Я ж не поп. Кому интересно, приходите в вечернюю школу завтра. Посчитаем прогрессивный налог этот, какие по нему будут выплаты на хозяйство. И арифметика, и политэкономия нам сразу выйдет. Все сведенья — из их же газет. Лучше так теперь разобраться, чем на своей шкуре потом, когда не будет уже обратного хода историческому процессу.

*** 

— Да не вертись ты, Иван! Ухо отстригу.

Белесые волосы падали на молодую траву. Ванька совсем залохматился, и Саша выпросила ножницы у хозяйственного Прохора. Втроем они отошли чуть в сторону от железной дороги, подальше от сутолоки. Разномастные огни в окнах вагонов проступали сквозь тонкую вязь лесополосы.

Сегодня поезд точно никуда не двинется. Хорошо если через сутки выедем. Пока же можно выдохнуть и заняться тем, что долго откладывалось на потом.

Но совладать с буйными мальчишескими волосами оказалось не так-то просто.

— Проша, посмотри, кажется, слева слишком коротко выходит? — спросила Саша.

— Коротко, — согласился Прохор. — Но ты справа тоже обрежь, и будет ровненько.

— Говорил, налысо брей! — заныл Ванька.

— Чего это налысо, — возмутилась Саша. — У нас тут в пятьдесят первом вшей нет. А почему нет, Иван?

— Потому что эта, как бишь ее, гиена.

— Почти. Гигиена! А стрижка нужна для эстетических целей. Правда, ничего особо эстетичного у меня не выходит пока... Что ж такое, теперь справа короче, чем слева! Почему в обычной мальчишеской голове столько измерений!

— Дай сюда ножницы, женщина, — сжалился Прохор. — Вот так, видишь? Теперь тут. Все, готов жених.

— Спасибо, дядь Прош, — засобирался Ванька. Саша тоже сделала движение, чтоб подняться с широкого бревна.

— Да сидите уж, — сказал Прохор. — Сколько можно спешить. Все одно всюду не успеете. Гостинец я вам припас, ребятня.

Пока Саша терзала Ванькину голову, Прохор сноровисто развел костерок, поставил рогатины и теперь повесил солдатский котелок над огнем.

— Что у тебя там, Прохор? — оживилась Саша. — Неужто всамделишний чай? Не земляника, не смородиновый лист, не шиповник, а прямо вот чай?

— Бери выше, — усмехнулся Прохор. — Кофий!

Достал из кармана чистую тряпицу, бережно развернул, высыпал порошок в воду.

Саша захлопала в ладоши. Она не стала спрашивать, на какие чудеса комбинаторики Прохору пришлось пойти, чтоб достать эдакую диковинку. В последний раз настоящий кофе она пила в Петрограде, и то еще до смерти Урицкого.

Прохор разлил напиток в мятые жестяные кружки. Саша зажмурилась, вдыхая запах.

Ванька сделал большой глоток, и лицо его сделалось немного обиженным.

— Это что, вкусно, что ли? — спросил Ванька. — Я-то, дурак, раскатал губу... а ведь горько, и все.

— Вот станешь студентом, — сказала Саша, расплываясь в блаженной улыбке, — забудешь, как это — жить без кофе. Тогда уже и кофе в каждой столовой будет — хоть залейся. А пока да, жаль, сахару нет.

— Ну, сахар, положим, есть, — Ванька достал из кармана несколько кусков, отряхнул от налипших крошек. — Дают и дают, я уж и не знаю, как отказаться, обижаются и все тут.

Ваньку в полку любили все. Многим он напоминал младших братьев или сыновей, оставшихся дома. Саша думала иногда, что самовольная отлучка на обстрелянный артиллерией хутор, едва не рассорившая ее с Князевым, была все же лучшим ее поступком за полгода в пятьдесят первом.

В какой-то момент Саша с удивлением обнаружила, что солдаты называют ее приемной матерью Ваньки. По возрасту он скорее годился ей скорее в младшие братья, но, видимо, ей действительно удавалось казаться старше и серьезнее, чем она есть. Да и не было по нынешним временам ничего удивительного в таком родительстве: война порождала сирот каждый день, и всякий, кто брал сироту под опеку, сразу считался его отцом или матерью.

— Какой ты оказался выгодный ребенок, — сказала Саша.

— Еще бы, — улыбнулся Ванька. — Держись меня, комиссар, не пропадешь!

След от ожога на Ванькином лице почти сошел. Кожа на левой щеке осталась неровной, но надо было присмотреться, чтоб заметить. На руках были были едва различимые шрамы — такие же, как у самой Саши.

Прохор подбросил веток в костер. Саша протянула руки к огню. Сумерки сгущались, становилось зябко.