Портной из Панамы

Было уже начало двенадцатого, когда Пендель выключил мотор автомобиля и остановился ярдах в двадцати от дома, чтоб не разбудить ребятишек. Затем отпер переднюю дверь обеими руками, — одной придерживал и толкал, другой поворачивал ключ в замке. Потому что, если немного придержать и толкнуть, замок сработает тихо, как по маслу — в противном случае может издать резкий, как пистолетный выстрел, щелчок. Он прошел в кухню и прополоскал рот кока-колой, в надежде, что это поможет избавиться от запаха перегара. Потом разделся в холле, сложил одежду на стуле и на цыпочках начал подниматься наверх, в спальню. Луиза любила спать с распахнутыми настежь окнами, и он увидел, что оба они открыты. В воздухе пахло морем, солью. Но, откинув простыни, он, к своему удивлению, увидел, что жена совершенно голая, не спит и смотрит прямо на него.

— Что такое? — тихо шепнул он, больше всего на свете опасаясь, что она сейчас закатит скандал и разбудит детей.

Она протянула длинные руки, страстно и яростно прижала его к себе, и только тут он заметил, что лицо у нее в слезах.

— Гарри, мне страшно стыдно, Гарри, и я хочу, чтоб ты это знал. Нет, правда! Прости меня, прости! — Она осыпала его поцелуями, но себя целовать не давала. — Ты ведь не простил меня, Гарри, я знаю, еще не простил! Ты очень хороший добрый человек и замечательный муж, и ты так много зарабатываешь, и мой отец был прав, я холодная, подлая и жестокая сучка и просто не способна найти доброе слово для человека, пока он не встанет и не надерет мне задницу!

«Слишком поздно, — подумал он, овладевая Луизой. — Как бы мы прекрасно жили и дальше вдвоем, но теперь уже слишком поздно».

Глава 6

Гарри Пендель любил свою жену и детей с покорностью и истовостью, которые могут понять лишь люди, никогда не имевшие семьи, никогда не знавшие, что это такое — уважать приличного и мудрого отца, любить веселую и счастливую мать или же принимать их в качестве естественной награды за свое появление в этом мире.

Пендели жили на вершине холма, в районе под названием Бетанья, в прелестном двухэтажном современном доме с лужайками и роскошно цветущими бугенвилеями, а также с изумительным видом на море, старый город и Пунта Паитилла, видневшиеся вдали. Пендель слышал, что все холмы вокруг полые внутри и якобы напичканы американскими атомными бомбами, дзотами и подземными ходами, но Луиза утверждала, что тем безопаснее для них, и Пендель, не желая вступать в споры с женой, соглашался. Возможно, так оно и есть.

У Пенделей имелась служанка, в чью обязанность входило мытье полов, была домработница, нанятая для стирки белья, а также няня для присмотра за детьми и хождения по магазинам. Имелся в услужении и старый негр в седых кудряшках, с белой щетиной на щеках и в широкополой соломенной шляпе, который занимался садом, выращивал там все подряд, что только ни придет в голову, курил какие-то подозрительные самокрутки и вечно ошивался на кухне. Вся эта небольшая армия слуг обходилась Пенделям в сто сорок долларов в неделю.

По ночам, лежа в постели, Пендель с неким тайным сладострастием вспоминал в полусне тюремную камеру, где он частенько сидел, поджав колени, опустив на них подбородок и зажав уши руками, чтобы не слышать стонов других заключенных, его товарищей по несчастью. А потом просыпался, осторожно озирался по сторонам и понимал, что он уже не в тюрьме, а здесь, в Бетанье, под боком у любящей и преданной жены, которая нуждается в нем и уважает его, и что в комнате по другую сторону коридора спят его счастливые и довольные дети. И всякий раз это воспринималось им как благословение господне — то, что дядя Бенни называл митцва:[6] Ханна, его девятилетняя принцесса-католичка, Марк, его восьмилетний еврейский сыночек, упрямо не желавший учиться играть на скрипке. И Пендель любил свою семью с нежностью и преданностью сироты, и одновременно страшно боялся за нее, и научился воспринимать это счастье как посланный дураку небесный дар.

Когда он стоял один на балконе, в темноте — а ему нравилось стоять там каждый вечер после работы, — стоял и иногда выкуривал одну из маленьких сигар дяди Бенни, стоял и вдыхал влажный воздух, пропитанный приторными запахами ночных цветов, смотрел, как плавают далекие огоньки в тумане, угадывал в его темной пелене очертания кораблей, бросивших якорь в устье канала, свалившееся на его непутевую голову счастье казалось незаслуженным и оттого — страшно хрупким. Ты ведь знаешь, долго так продолжаться не может, Гарри, мальчик мой, знаешь, что мир вдруг может взорваться. И все погибло, разрушено, ты ведь сталкивался с этим уже не раз, видел собственными глазами. А то, что уже случилось однажды, наверняка произойдет еще раз и еще, и предугадать это невозможно, а потому будь настороже.