Портрет

— Немного, — сказал я. — Чему еще было нам учиться в местечках, как не танцам?

Мы дружно поднялись и отправились в холл. Наверное, с самого начала человеческой цивилизации любые застолья заканчивались танцами. И началось это с языческих времен.

5

Кроме «Поэзии слова народного», я еще делал передачу «Литературная Белоруссия». Вел ее литературовед Вячеслав Лагойда, и хлопот у меня было немного. Лагойда сам писал сценарии и подбирал выступающих. Мне оставалось только заказать студию для записи, сделать видеомонтаж и проследить, чтобы передачу своевременно поставили в эфир.

А вот с народным словом возни было значительно больше. Я должен был не только найти знатоков меткого слова, но и провести передачу. К тому же Эдик Самогуд, режиссер передачи, любил обговорить все до мелочи. А до мелочей ли, если я не всегда знал, какая фольклорная группа будет завтра в студии?

И здесь мне очень помог Иван Ластович, с которым я два года назад ездил в фольклорную экспедицию на Полесье. Он был руководитель республиканского хора народной песни и хорошо знал все фольклорные ансамбли Белоруссии. К тому же он был прекрасным собеседником, и сидеть с ним, как у нас говорили, «в кадре» было одно удовольствие.

— Сегодня про три бульбинки упоминать не будем? — спросил я Ивана Петровича перед записью.

— Еще рано, — согласился тот.

Бульбинками Ластович определял качество самогона: три бульбинки, четыре бульбинки, пять бульбинок. Записывая народные песни, он прошел пешком всю Белоруссию, Восточную и Западную, и знал, где и как его гонят. Это был во всех отношениях уникальный специалист, я ему доверял.

— Девчата приехали? — оглянулся по сторонам Ластович.

Девчатами он называл певиц, младшей из которых было лет шестьдесят.

— Приехали, — успокоил я его. — У нас с этим строго.

Я знал, о чем говорил. От записи на телевидении у нас мало кто отказывался. Из писателей, пожалуй, один Иван Мележ. Ну, еще Аркадий Кулешов. А у носителей народного творчества никто и не спрашивал, хотят они записываться или нет. Запихивали в автобус и везли в студию.

Сегодня я пригласил группу певиц из деревни Озерщина, что под Речицей. Во-первых, я сам был частично речицкий, учился там с пятого по восьмой класс. Во-вторых, мой отец из-под Речицы родом. И в-третьих, это была действительно чудесная группа, пели так, что ноги сами просились в пляс. Для меня это была высшая оценка качества песни, как те же три бульбинки.

Что-то мне подсказывало, что озерщинские певицы не только нюхали тамошнюю гарь.

— Конечно, пьют, — подтвердил Ластович. — Хорошей песни без хорошей гари не бывает.

Мы прошли в студию, и озерщинские женщины сразу обступили Ивана Петровича. Его знали все исполнительницы народных песен в республике, и я подозреваю, что не только исполнительницы.

— Грешен! — сказал мне, улыбаясь, Ластович. — Да ты глянь, какие они все красавицы! К любой можно моститься под бок.

— Но не каждая примет, — искоса посмотрела на меня одна из певиц.

Была она моложе товарок и, соответственно, привлекательнее.

— Лидка, а ну, прикуси язычок! — приказала старшая в группе, я знал, что она у них вместо старосты.

«И тут Лидка! — подумал я. — Огонь, а не баба!»

Лида прыснула в кулак и спряталась за спину Ластовича.

— Она где-то у тебя ночевать будет, — подмигнул мне Ластович. — Или ты не в общежитии живешь?

Действительно, я сам занимался устройством фольклористок в гостинице телевидения, а это у нас на четвертом этаже. Откуда Ластович все знает?

— Оттуда, — сказал Ластович. — Не пальцем же делан. А девка огонь!

Это были те же слова, что пришли в голову и мне.

Эх, не было бы у меня своей Лиды…

— Одно другому не мешает, — вздохнул Ластович. — Был бы я моложе…

Да, у каждого из нас свои недостатки.

— Начинаем тракт! — послышался из аппаратной голос режиссера Самогуда. — Все по своим местам!

Трактом на телевидении назывался предварительный прогон передачи.

Мы с Ластовичем сели за стол с двумя микрофонами, фольклористки, мгновенно притихнув, пошли на сцену. Шутки кончились.

— Послушай, а ты не хочешь свое народное слово вести живьем? — спросил Тисловец, когда я вернулся в редакцию после записи. — Мы бы на этом много сэкономили.

— Что нужно экономить? — не понял я.

— Студийное время, пленку и еще много чего. Вон поэты — читают стихи живьем, и ничего.

— Их тоже надо бы записывать, — появился в кабинете главного редактора Микола Коваль, ответственный за поэтические передачи. — Как бы чего лишнего не наговорили…

— Так! — стукнул большой ладонью по столу Тисловец. — У тебя никто не спрашивает, записывать поэтов или нет. Мы не о поэтах говорим. У него вон Ластович таких кошелей наплетет — заслушаешься. Это он три бульбинки выдумал?

— Он, — сказал я.

— Вот видишь… Микола, иди в свой кабинет и пиши сценарий. Или что ты там пишешь?

Микола молча вышел.

— У каждого свои тараканы! — пожаловался Тисловец. — Мне шею намыливают, а не вам.

«Такую шею попробуй намыль, — подумал я. — Он сам кому хочешь намылит».

Впрочем, мне нравился процесс намыливания шеи.