Портрет

— За сто рублей.

— Почти твоя зарплата. А у того, кто тебе их продал, таких, как ты, сотня. Вот и считай, у кого сколько денег. И Наташа это понимает лучше тебя.

«Опять Наташа!» — досадливо поморщился я.

— У некоторых писателей тоже есть деньги, — встопорщил усы Слава. — А у народных писателей их не счесть.

— Ну, лет через пятьдесят и у тебя они будут, — согласился я, — однако, боюсь, в этом возрасте Наташка тебе уже не будет нужна. Как и ты ей.

Мы не сговариваясь взяли свои стаканы и сделали по глотку. Я хорошо видел, как в голове Славы толкутся суетливые мысли.

— И все равно останусь писателем, — поднял на меня глаза Слава. — Без этого я уже не могу.

Да, мы оба пропащие для Наташи и ей подобных. Кстати, самых красивых девушек.

— Родители ждут, когда им невесту покажу, — посмотрел по сторонам Слава, — а кого показывать? Те, что мне нравятся, не замечают меня, и наоборот. Ты еще не собираешься жениться?

— Нет, — сказал я.

За стеклом больших окон бара сгустился сумрак. Скоро бар закроется и его посетители разойдутся по домам. Меня в общежитии ждет Марина, но почему я не спешу туда?

— Потому, — сказал Слава. — Повесть про Любу закончил?

Он был в курсе моих творческих планов.

— Нет, — вздохнул я. — Сегодня сижу в баре. Завтра играю в баскетбол. Послезавтра с Гайвороном и Доцентом встречаюсь. Кстати, Доцент со своей Ниной разводится.

— Почему? — удивился Слава.

— Она у него без царя в голове, гуляет.

— Вот потому мы и не женимся, — засмеялся Слава.

И тут я вспомнил, что не сказал Владиславу главное.

— Ты повестку из военкомата не получал? — спросил я.

— Нет.

— А меня на сборы офицеров запаса вызывают. Причем уже во второй раз после университета. В первый раз из деревни забрали.

— Из какой деревни?

Сегодня Слава удивлялся значительно чаще, чем обычно.

— Из Крайска, что на Долгиновском шляху. Разве я тебе не рассказывал, что после филфака работал в школе физруком?

— Нет.

Слава даже перестал разглядывать девушек, которых в бар перед закрытием набилось много больше, чем парней.

— Месяц под Борисовом в казарме сидел. Про Печи слышал?

— Слышал, — кивнул Слава, — самая знаменитая в Белоруссии «учебка».

— Я тоже там учился. Не знаю, правда, чему.

— Маршировать на плацу, — засмеялся Слава.

— Нет, на плац нас не пускали. И стрелять из АКМ не давали. Теорией овладевали.

— И правильно делали, — сказал Слава. — Партизан вообще никому нельзя показывать. Позор Вооруженных сил СССР.

У самого меня в тот раз и форма, и ушанка, не говоря уже о сапогах, были велики. А у рослых ребят наоборот, и они выглядели еще смешнее, чем недомерки.

— Я учился курсом младше тебя, — сказал Слава. — Моя очередь идти на сборы через год.

Как всегда, он был прав. Прозаик!

— Ты тоже прозаик, — посмотрел на меня Слава. — Скоро бар закрывается. Добавлять будем?

— Конечно, — сказал я. — Зачем мы сюда пришли?

Пока отстояли очередь у стойки и взяли еще по одному «казачку», в помещении пригасили свет. Свободных мест за столиками не было, и мы допили свои коктейли стоя у двери.

— Ну так что со сборами? — спросил Слава уже на улице.

— Поеду, — пожал я плечами. — От сборов в нашей стране не отвертишься. «Броня крепка, и танки наши быстры».

— «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» — поддержал меня Слава.

3

Мое телевизионное начальство новость о сборах восприняло с неудовольствием.

— Может, письмо в военкомат напишем? — посмотрел на меня Тисловец. — Еще год не отработал, и уже на сборы. Что ты там забыл?

— Каждый год забирают, — согласился я. — Видимо, в какой-то список попал. Из крайской школы тоже одного меня взяли. Но в военкомат пиши не пиши, толку мало. Военные по своим законам живут.

— Это правда, — посмотрел в окно Тисловец. — Я думал, ты в ЗАГС навострился, а тут казарма. В армии служил?

— Нет, — сказал я, — после военной кафедры в университете присвоили лейтенанта.

— А я три года на Балтийском флоте. Там умеют мозги на место поставить. Сразу после службы женился. — Он тяжело вздохнул.

«Какая связь между службой на флоте и женитьбой?» — подумал я.

— Непосредственная! — откашлялся Валентин Николаевич. — Вот побудешь на сборах, поймешь. Где они будут проходить?

— В Гродно.

— Ты же только что оттуда вернулся! — удивился Тисловец. — Может, дивчину там заимел?

— Нет, — покивал я, — мне в Минске своих хватает.

— Конечно, — хмыкнул Тисловец, — Люда Крук все глаза проплакала, увольняясь. Я думал, и ты за ней помчишься. Хорошая девушка. Был бы я помоложе…

Валентин Николаевич был слишком уж толст для такой девушки, как Людмила. И лысоват.

— Человек лысеет от ума, — стал ковыряться в бумагах на столе главный редактор. — А у Люды волосы густые, как у цыганки. Гладил?

«Знает, — подумал я. — Интересно, откуда?»

— А этого не спрячешь. В редакции все тебе завидовали, даже Корнилович.

— А он здесь при чем?

— Первый бабник у нас, даже Колотков за ним не угонится.

Невысокий, худощавый, с большими очками на маленьком носу, Корнилович никак не тянул на роль первого бабника. Но чего не бывает в жизни.

— Бывает, — согласился Тисловец. — Он и пьет в меру.

«Не то что вы», — подумал я.