Портрет

Я упал на бок, но ветер продолжал катить меня, как соломенный куль. Ветер был холоден и резиново-упруг. Он раздувал полушубок парусом. Тесемка ушанки хлестала по губам. Я попробовал встать, но ветер не давал даже приподняться. И я все скользил, скользил на боку. Пальцы лихорадочно шарили в карманах. Бумаги, одни бумаги, как у порядочного канцеляриста. И никакого холодного оружия. Машина исчезла в темноте. Ногти царапали лед, но меня несло. Куда? До первой трещины?

Я мягко ударился в сугроб. Здесь, видно, стояла торчком льдина, и вокруг нее намело снегу. Я приподнялся и крикнул. Сарма забила мне рот снегом и песком. Лицо сжали ледяные пальцы. Только тут я вспомнил, что оставил рукавицы в кабине. Я сунул ладони в рукава и лег ничком.

Час-полтора я, пожалуй, выдержу. Глупо, очень глупо получилось. Хуже не придумаешь. Кешка ничем не может помочь. Без машины он не отыщет меня. Да и зачем ему выбираться из кабины? Разве мне легче будет, если и он заляжет где-нибудь у сугроба?

Я приподнял голову. Глаза слезились под ветром. Вдали вспыхнуло желтое пятно. Фары. Кешка мигал нам. Жаль, что никто из нас не знал морзянку. Но все равно я понял Кешку. Он хотел сказать, чтобы мы не падали духом. Иначе зачем бы он мигал? Наверно, он что-то там придумал. Наверно.

До машины было метров четыреста. Может, больше. Трудно было определить расстояние в этой снежной сумятице. Попробуй проползи! Отрываться от спасительного сугроба не хотелось.

Но нельзя же было так лежать, чувствуя щекотку сармы за воротником. Говорят, что человек, попадая в такой переплет, начинает вспоминать. Чепуха! Было не до воспоминаний. И о смерти тоже не думалось. Там, в четырехстах метрах, сидел в кабине Кешка, необстоятельный парень с Ольхона. В таких, как Кешка, верят. Он не растеряется. Он что-нибудь придумает. Но Жора…

— Жорка! — завопил я в темноту.

Сарма превратила мой крик в шепот и унесла куда-то среди воя и свиста.

Жорка. Он лежит, долговязый и беспомощный. Ему ничего не стоило заблудиться даже в городе. Каково же ему на этом бескрайном ледяном поле? В ночи?

В кармане у него штихеля, острые, как скальпель хирурга. Жорка увлекался гравюрой и всегда таскал с собой штихеля. Он резал ими тугие листы линолеума. Он сопел, складывал губы трубочкой и ковырял неподатливые листы. Он сможет, цепляясь штихелями за лед, доползти до машины. Если догадается.

Неподалеку раздался треск. Будто кто-то сломал о колено доску. Лед подо мной дрогнул. Ветер сдвигал и крошил поля.

Я выбросил вперед руку и попробовал вцепиться в лед обломанными ногтями. Подтянул по-пластунски ногу. Прополз метр. Потом еще метр. Пальцы уже не хотели слушаться. Их свело. Сарма снова откатила меня к сугробу.

Хорошо, что встретился этот сугроб.

Тогда я решил атаковать в лобовую. Уперся ногами в снег. Сжался, оттолкнулся и бросился, согнувшись, вперед.

Наверно, мы находились как раз против устья реки. Здесь дул кинжальный ветер, мощный и резкий. Я словно наткнулся на стенку. Подошвы меховых сапог заскользили по льду. Несколько секунд я бежал на месте. Потом меня снова бродило на сугроб.

Глаза были засыпаны снегом и песком.

Я осторожно переполз через сугроб и залег за ним. Здесь не так дуло. Спрятал руки в полушубке, но они плохо отогревались. Лежать и ждать? Замерзнешь. Попробовать докатиться до берега Ольхона? На пути могут встретиться трещина, разводье.

Теперь ты будешь знать, что такое сарма. Надолго запомнится тебе ночевка на Малом море. Должен когда-то кончиться этот ветер. Он дует недолго и скоро теряет силу. Еще бы! Так расходовать энергию!

Важно продержаться эти часы. Потом сарма уступит, ей надоест. Ну, подумаешь — сарма! Что ж, ты хотел прожить жизнь и не побывать в переделках? Тоже сибиряк. Вот Кешка — тот, наверно, всякое видал. Через Малое море бегал на свиданье.

Сарма свистела, перелетая через сугроб. Лед непрерывно трещал. Страшно захотелось спать. Лучше ползти. Ползти и скатываться назад.

И тут я увидел тень. Это была моя тень. Она лежала на льду, длинная и трепещущая. Я не сразу понял, что произошло. Тень. Ну, подумаешь, тень!

Но откуда ей взяться в темноте?

Я повернул лицо навстречу свистящей сарме и увидел свет. Два ярких глаза двигались ко мне. Я вскочил и заорал. Тут же ноги разъехались на льду.

Кешка. Неужели Кешка? Он заметил меня. Он ехал прямо на сугроб. Зашипели пневматические тормоза. Кешка заехал с подветренной стороны, чтобы меня не унесло опять. Он открыл дверцу. Ветер втолкнул меня в кабину. Я перелез через Кешку и уткнулся носом в бороду Жоры. Борода кольнула меня иглами сосулек. Жорка дышал часто и тяжело. Сумеречный свет приборов лежал на мужественном лице «английского моряка». Брови у Жоры были белесыми от инея.

Что-то холодное коснулось моих губ.

— Сглотни, — сказал Кешка.

Я поймал горлышко бутылки и сделал несколько глотков. В бутылке был чистый спирт.

Машина медленно ехала вдоль трещины. В трещине плескалась черная вода. Значит, я лежал в нескольких шагах от разводья.

— Как ты здесь? — спросил я Жору.

— Он подобрал, — сказал Жора, кивая на шофера. — Только что.

— А штихеля? Штихеля?