Портрет Алтовити

«Костя, – сказала я, – это не арифметика! При чем здесь – сколько нас?» Но он вдруг посмотрел на меня подозрительно: «Ты не хочешь, не хочешь, да? Так и скажи! Может, ты жить не можешь без своей прекрасной Америки?» «Я не без Америки не могу жить, – ответила я, но на секунду все же подумала, смогла ли бы я остаться здесь навсегда или мне рано или поздно захочется домой. – Я не об Америке говорю, а о том, что нельзя, чтобы папа ехал один! Он не переживет этого!» «А так, – сказал он и жутко весь побледнел, – а так, может, мы все не переживем…»

И мы еще долго говорили об этом. Он просто как сумасшедший! Ему кажется, что только так и нужно поступить! Что ничего другого нам не остается! Но это же нелепость!

Мы с ним так намучили друг друга, так наспорились и накричались, что – когда снова легли в кровать и прижались друг к другу, – мне показалось, что уже глубокая ночь, но было только восемь вечера.

Мы целый день ничего не ели, мне и не хотелось, но Костя, когда мы наконец встали, сказал, что хочет есть, а меня отпускать не хочет, и вообще, сейчас мы не должны быть ни секунды друг без друга. Он оделся, взял у меня из кармана деньги, которые там остались, и ушел. А я заснула и во сне почувствовала, что за окном с таким шумом, как будто это машины, идет снег.

Костя вернулся – весь в снегу – и принес сыру, коробку сардин, черный хлеб и бутылку водки. Мы начали есть, он налил себе и мне, я сказала, что не пью водку, но он сказал, что это самый здоровый алкоголь, все остальное – гадость, и начал пить. Я испугалась, что он один выпьет всю бутылку, и тоже выпила, и мне стало сначала жутко весело и смешно, а потом затошнило. Да еще как!

Я сунула ноги в ботинки, натянула куртку и успела – слава Богу – выскочить на крыльцо, где меня начало так выворачивать, что я подумала: сейчас умру.

Я вернулась домой часов в двенадцать ночи, мельком взглянула на себя в зеркале в коридоре и испугалась: так плохо я не выглядела ни разу в жизни.

Ни мама, ни папа не спали, и, конечно, они сразу все поняли, и папа сказал: «Ложись спать, поговорим завтра». А мама сказала: «Прими, пожалуйста, душ и выпей чаю».

И была со мной очень заботлива и внимательна, хотя, когда я увидела ее глаза, то они были просто сумасшедшими.

Но мне – все равно. Утром Костя позвонил мне и сказал, что вчера метро уже закрылось, так что он всю дорогу от моего дома до своего прошел пешком – и в такой мороз! Но он сказал, что никакого мороза не чувствовал и что пьяные люди вообще холода не чувствуют, вчера он в этом убедился.

Как только я положила трубку, мои родители подсели с двух сторон и начали со мной разговаривать. Я решила, что буду очень односложно отвечать, потому что мы ведь с Костей вчера так ни до чего и не договорились. Папа сказал, что он надеется, что я и так все понимаю и что это больше никогда не повторится, и нужно делать скидку на мой тяжелый возраст.

А мама вдруг заплакала и сказала: «Катя, прости меня!»

Мы говорили по-английски, и я сказала очень так издевательски: «Вау!»

А потом тоже очень издевательски спросила: «За что?»

Папа сказал, что он очень рад, что мы улетаем, потому что московское влияние стало мне вредным и нужно побыстрее пойти в школу в Америке.

И тут я сказала, что никуда не поеду, и пусть он вообще едет один в Америку, раз его тут ничего не держит. Они вылупились на меня во все глаза, и я прямо под этими их взглядами сказала, что Костя мне ближе всех на свете. Они, наверное, не ожидали, что я так открыто заговорю, да я и сама этого не ожидала, но, наверное, это потому, что я и впрямь хотела – да, я хотела, – чтобы мама поддержала меня и подтвердила, что и она хочет остаться в Москве.

Значит, я все-таки приняла Костину точку зрения, что папа один, а нас – четверо?!

Но я ведь так сильно любила папу? Нет, уже нет.

Никого я не люблю, кроме Кости, никто мне не нужен так.

Они мне дали высказаться, и папа сказал, что ему очень жаль, что нам все-таки придется (он так и сказал: жаль, что придется!) уехать. Но он не считает, что для наших с Костей отношений наступит конец с моим отъездом. Наоборот: это поможет нам проверить наши чувства, и если окажется, что мы действительно любим друг друга, как Ромео и Джульетта (меня всю передернуло: не может без литературы!), если действительно, то тогда…

«Что такого, – сказал он, – он может приехать в Штаты учиться, и ты тоже сможешь поехать в Россию…» Но я не дала ему закончить. «Учиться? – закричала я. – Это что, через три года?»

Я рыдала и уже не слушала их, хотя они еще что-то долго говорили мне и уговаривали, но я почти не различала их слова, как сквозь вату.

28 января. Я ничего не записывала почти две недели. Сейчас осталось два дня. Я знаю, что жить без него не могу и он без меня не может. Мы все это время почти не расставались. Каждый день с утра уезжали в Барвиху, ложились в кровать, и все. Спали потом до глубокого вечера.