Портрет Алтовити

Где-то нужно было жить, то есть снимать номер в гостинице, но были ли у Майкла деньги, она не знала, а пользоваться кредитной картой, открытой на ее имя Полом, не хотела.

Тогда уж ему будет проще простого выяснить, где она.

– Можете войти, – сказала медсестра, – на минутку.

* * *

…Доктор Груберт разглядывал людей, стоящих возле его постели.

Постепенно он узнал двоих: отца и мать.

Но рядом с отцом стояла незнакомая женщина, овалом лица и бровями слегка похожая на Майкла.

Сзади за локоть ее поддерживал мужчина, тоже незнакомый и тоже напоминающий Майкла.

Встретив его взгляд, мать и отец тут же замахали руками, словно отгоняя его.

Доктор Груберт хотел спросить, как им удалось войти сюда и кто эти двое, но резкий голос медсестры, устанавливающей капельницу, спугнул всех, кроме матери.

Мать стояла совсем близко, почти прикасалась к кровати, и была в комнате до тех пор, пока не вошел Майкл.

По нежности, охватившей его изнутри, доктор Груберт догадался, что это именно Майкл, и разлепил глаза.

Светло.

– Папа! – сказал Майкл.

Доктор Груберт попытался пожать плечами.

– Чушь какая-то, – сипло пробормотал он, – что это я вдруг?

Сын промолчал.

– Куда они делись, – продолжал доктор Груберт, – в такой сильный дождь?

– Дождь? – переспросил Майкл.

– Не знаю. – Доктор Груберт попытался скосить глаза в сторону света, означающего, что окно находится слева. – Слышишь, шумит?

– Дождя нет, – мягко ответил сын, – сегодня заморозки.

– Заморозки? – вяло отреагировал доктор Груберт. – Весной-то?

– Двадцать девятое декабря сегодня.

– Ах, да! – смутился доктор Груберт. – Мне что-то снилось, пока меня тут…

В глазах его вдруг вспыхнула тревога.

– Тебе нужно что-то?

– Нельзя ли мне позвонить? – просипел доктор Груберт.

– Нельзя, – сказала сестра, – вы в реанимации.

Доктор Груберт успокоенно закрыл глаза.

* * *

…они куда-то ехали, может быть, убегали: он, Айрис и Майкл – маленький, лет девяти. Потом оказались – где? – он не понял: то ли в доме, летнем, наспех построенном, может быть, даже без крыши, или это был не дом – просто загородка, отделившая кусок вырубленного леса. Настоящий лес начинался сразу за стенами – густой, шумящий, черный лес.

Сильно пахло сосной. Они с Айрис расположились в крошечной комнате, нет, вернее, в каком-то закутке, а Майкл неподалеку и почему-то не с ними.

Наступила ночь, которой доктор Груберт тоскливо боялся. Они с Айрис стояли на пороге странного своего жилища и всматривались в лес, который шумел, как этот дождь за окном, хотя Майкл его не слышал, он сказал, что зима.

Какая зима?

Вдруг из глубины леса позвали на помощь, но побежал не он, побежала Айрис, потому что она увидела то, чего он не видел, хотя они стояли рядом.

Доктор Груберт услышал, как жена его жалобно причитает, умоляя кого-то: «Не надо ее убивать, не надо ее убивать…»

Он продолжал стоять и не двигался с места, хотя Айрис была уже далеко, там, где кого-то убивали и откуда шел сильный белый свет.

Он не поспешил ей на помощь и вместо этого пошел разыскивать маленького Майкла. Майкл спал на топчане, узком и коротком, голова его свешивалась набок, подушки не было, старое одеяло валялось рядом на полу, и первое, что сделал доктор Груберт, – поднял одеяло с пола и накрыл его.

Майкл быстро бормотал во сне, и, прислушавшись, доктор Груберт разобрал: «Я отдам, я отдам, я достану, я знаю, где взять эти деньги, не надо ее убивать, я достану…»

У доктора Груберта заболела вся левая половина туловища, словно его только что разрезали – он тут же вспомнил, что его действительно разрезали, – но боль была не от раны, а от его почти невыносимой любви к ребенку, который совсем один спал здесь, на топчане, не раздеваясь, мучился из-за каких-то денег!

Доктор Груберт поцеловал его, но Майкл, проснувшийся внутри отцовского сна, оказался совсем не похожим на себя.

На нем был черный, странно знакомый доктору Груберту берет и черный балахон, из-под которого выглядывала грязная белая сорочка. Он был робок и застенчив, да, гораздо застенчивее, чем обычный Майкл, и когда доктор Груберт спросил его, о каких деньгах идет речь, сын залепетал что-то, униженно и замученно, отвернулся, начал просить прощения…

* * *

Было без четверти восемь, когда он открыл глаза, разглядел слева над головой капельницу, из которой медленно капала прозрачная жидкость, опять услышал, как за окном грохочет дождь, и опять провалился…

* * *

Ева приняла свое решение в самом начале декабря.

Она даже помнила когда: в понедельник, позвонив в Москву, как обычно, утром.

После этого она почувствовала себя энергично, поехала в издательство, потом в банк, потом встретилась с двумя авторами.

Ночь проспала крепко, без снов.

Во вторник началось что-то ужасное: все самые тяжелые, самые изнуряющие мысли, сомнения, дурные страхи – все это набросилось на нее с новой силой.

* * *

…Три почти года… Сказать ему, что я еду, чтобы…

Что?

Чтобы быть вместе?

Я уже предала его однажды. Он не верит мне.

Как он примет Сашу?

* * *

Безобразная чепуха прыгала в голове:

Советский фильм «Цирк».

Любовь Орлова с черным ребенком на руках.

Выщипанные брови.

* * *