Портрет девочки в шляпе

Никогда раньше Герман не видел, как танцуют фламенко, но с первых движений угадал. Лора танцевала так, словно была одна во всем зале. Она не смотрела на зрителей, не улыбалась им, не поднимала глаз, погруженная в какой-то страстный экстаз. Все яростней звенела гитара, все отчаянней стучали кастаньеты. Девушка на сцене танцевала, и зал, как зачарованный, следил, как маленькие ноги в туфельках с ремешками отбивают ритм, то наступая, то отбегая вглубь сцены, вводя зрителей в состояние транса.

Грянул последний аккорд, Лора вскинула руку и замерла, изогнув осиную талию. Свет погас, а когда прожекторы загорелись, на сцене никого не было.

Сельский клуб не видел ничего подобного. Публика зашлась аплодисментами. Хлопали так, что, стоя у выхода, Герман чувствовал, как трясется деревянный пол.

Он вышел на улицу, закурил и стал ждать. Царевна появилась, когда народ уже разошелся. Ее лицо сияло, глаза блестели, а в гладко зачесанных волосах горела красная роза. Она всучила ему кучу тряпья, в которой угадывался ее сценический костюм, и радостно объявила:

– Нам отдадут картину! Батюшков разрешил, и батюшка согласен!

Герман, улыбаясь, смотрел на ее счастливую мордашку и вдруг, не справившись с собой, схватил за воротник куртки, притянул и поцеловал. Куль в руках мешал, он кинул его на перила и изо всех сил прижал Лору к себе. Она подпрыгнула, обхватила его руками и ногами, ответила на поцелуй, потом быстро съехала вниз и отскочила. Он пытался удержать, но в эту секунду дверь клуба распахнулась, и на улицу вывалился довольный Батюшков.

– Долорес Саритовна, еще раз примите слова благодарности от ошалевшей от счастья публики! Считайте меня своим вечным поклонником! Вам, Герман Александрович, еще раз спасибо за работу, так сказать, на благо народа! Завтра с утра привезем картину, а сейчас не побрезгуйте – за праздничный стол! Так сказать, покурите с рабочими!

Именно сейчас Герман больше всего хотел как можно скорее попасть в свою мансарду, как-нибудь заманить туда Лору и остаться с ней наедине. На всю ночь. А лучше навсегда.

– Мы придем, только вещи забросим. Спасибо вам, Павел Егорович!

Лора снова сунула Герману пук одежды и почти побежала к дому Зои Павловны. Герман, едва успевая, шел за ней, спотыкаясь, хмурясь и пристально глядя на алый цветок, мелькающий перед ним. На крыльце она потопала и громко окликнула хозяйку. Никто не ответил.

– Уже на гулянку ушла. Пошли быстрее!

– Куда? – тупо спросил он, стараясь не смотреть на нее, чтобы не сорваться.

– На кудыкину гору, – весело ответила она и свернула не в свою светелку, а к его мансарде. Постучав каблучками по лесенке, она взлетела наверх, и когда он поднялся следом, бросилась на шею и прижалась.

– Я еле дождалась тебя. Не могу больше.

Хорошо, что он был не способен говорить, а то непременно бы сказал какую-нибудь глупость. Его мозг отключился моментально. Наверное, и ее тоже. Остались только безумные инстинкты, которыми человечество еще не научилось управлять. Какое-то время они еще стояли, срывая друг с друга одежду, потом упали на пол, не чувствуя ничего, кроме горячечного трения тел, рук и губ.

Очнувшись, оба попытались понять, сколько продолжалось их совместное помешательство, но ничего не вышло. Помутившиеся головы отказывались думать, а обессилившие тела – шевелиться.

– Наверное, из клуба все уже разошлись, – слабым голосом предположила Лора, лежа на нем, и, поерзав, устроилась поудобнее.

– Мммм, – глубокомысленно ответил Герман, гладя ее по спине и прижимая, чтобы она не свалилась.

В кромешной темноте невозможно было определить, где лежали их телефоны, на которых следовало посмотреть время.

– Пить ужасно хочется… – слабым голосом произнесла Лора.

– Я принесу, – подхватился Герман, – у меня на столе бутылка стоит.

– Уже не стоит. Когда я на тебя… напрыгнула, она опрокинулась. На полу, наверное, лужа…

– Тогда, может, попробуем подползти и слизать? Как Муми. Он сметану свою любимую разлил. Кляксы по всей мастерской – ужас! Так он целый день в это играл. Шагнет – слижет, шагнет – слижет. Причем двигался явно по системе. Сначала по часовой стрелке, потом против.

Она хохотала так, что все-таки свалилась с него и, упав на пол, продолжала смеяться.

– Я согласна! Давай, ты поползешь по часовой, а я против!

Герман потянул с кровати покрывало и укутал хохотунью. Она тут же прижалась к нему и крепко обняла.

– Ой, что это за бугры у тебя на спине?

Лора провела рукой, ничего не поняла, привстав, заглянула, наконец перелезла ему за спину и оттуда спросила шепотом:

– Это от пуль?

– Нет, осколки мины почирикали.

– Такие рубцы…

Она затихла, трогая пальцами бугристые шрамы.

– Я и не знала, что ты служил. А кем ты был?

– Сапером.

– Господи боже мой, ты на мине подорвался?

– Почти. Мишка Борунов, друган мой, подорвался, а меня осколками уже…

– Как же так случилось? По неопытности?

– По глупости. Это уже под конец службы было. Мы думали, что круче нас никого нет, что мы любую мину за версту носом почуем. В общем, в себя поверили. Ну и… поплатились.