Портрет девочки в шляпе

Как все старики, Григорий Строганов любил тепло, но не любил солнце, особенно такое настырное, как здесь, поэтому его любимым местом была небольшая терраса в юго-восточной части дома. Он подолгу сидел там, работая или просто размышляя о жизни, покачиваясь в удобном кресле с подставочкой для ног. Терраса хорошо прогревалась, но вездесущее солнце проходило стороной и припекало не так ужасно, как в других частях дома. Сегодня он не вышел на террасу ни разу. Накануне пришло приятное известие, с утра надо было спешно заняться делами, и только к вечеру он наконец получил то, чего ждал так долго.

Поглядывая на довольно большую плоскую коробку, лежащую перед ним, Григорий Сергеевич долго изучал какие-то бумаги, потом что-то писал. Наконец, помучив себя ожиданием, встал и, подняв коробку, пошел по привычному маршруту в конец коридора. Шагалось сегодня легко. Предвкушение радости делало его шаги пружинистыми и почти стремительными.

По лестнице в подвал он спускался осторожно. С каждым шагом сбоку зажигались молочным светом лампы. Он поставил коробку, привычно и быстро потыкал в кнопки замка. Дверь дернулась, стала открываться и замерла.

– Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, ты чего стоишь, не отворяешься, – перефразировал он монолог Ильи Муромца и надавил на непослушную дверь плечом. Та скрипела, но отворяться не желала. Он приналег всем телом, и дверь наконец отъехала в сторону.

– То-то же…

Григорий Сергеевич двинулся в конец зала. Лампы в потолке, загораясь, словно сопровождали его шаги. Прислоненная к стене, стояла богатая рама. Он положил коробку на стол и открыл. Достал из нее картину, натянутую на подрамник, ловко вставил в специальные крепления рамы и потянул за веревку, привязанную к ней. Рывками рама стала подниматься и встала рядом с другими картинами.

– Приветствуя тебя, моей души отрада, – пропел он. Отошел к стоящему неподалеку креслу, сел и стал любоваться.

На холсте был изображен старик в парадном генеральском мундире. На плечах эполеты с аксельбантами, седая борода, падая на грудь, прикрывает многочисленные медали, зато хорошо видны ордена. Правой рукой старик опирается на трость, левая лежит на подлокотнике кресла. У него серьезное, полное достоинства лицо, а глаза смеются, и взгляд при этом острый, молодой.

«Кузнецов Николай Дмитриевич. Портрет Александра Григорьевича Строганова. 1891» – было написано на медной табличке.

– А ведь похож! Без дураков. Похож, и все тут.

Он туда-сюда понаклонял голову, рассматривая человека на портрете, и повторил еще уверенней.

– Похож однозначно.

Настроение росло в геометрической прогрессии, и тому была веская причина. Долгое время Строганов думал, что все каналы для пополнения его коллекции перекрыты, а связи оборвались. Но через некоторое время стало ясно, что в России, как во всякой цивилизованной стране, за деньги можно сделать все.

Сегодняшнее пополнение коллекции оказалось выше всех похвал. Портрет не просто радовал самим своим появлением. Именно эта вещь ожидалась с особым нетерпением. Невооруженным взглядом было видно, что между стариком на портрете и хозяином галереи есть сходство, которое обычно называют фамильным.

Посидев еще немного в немом созерцании картины, Григорий Сергеевич встал и двинулся к выходу уже не стремительными, а медленными, старческими шагами. Все-таки сегодня он устал.

Он запер дверь хранилища, набрал код и поднялся по лестнице. Дело сделано. И сделано неплохо. Теперь можно расслабиться. Ненадолго.

Он двинулся на террасу, прихватив по пути бутылку виски, стоящую на консоли, и негромко сказал:

– Себе оставлю имя.

А затем повторил еще раз, уже тверже:

– Имя – себе!

Солнце почти село, и это напомнило ему о том, что наступила осень. Скоро станет прохладнее и отвратительно жаркий сезон закончится.

– Конец сезона. Это хорошо.

Строганов опустился в кресло, прикрыл ноги теплым пледом и закрыл глаза.

Снег в этом году выпал точно на Покров Пресвятой Богородицы. С его приходом ветер вдруг утих, невские волны присмирели, парки и дома, накрытые чистейшим девственным покрывалом, тоже словно успокоились. Город приоделся в белое и стал ждать зимы.