Дориан полуоткрыл дверь; при этом он увидел искривленное лицо портрета, освещенное солнцем. На полу перед ним лежала разорванная завеса. Дориан вспомнил, что в прошлую ночь, в первый раз в жизни, он забыл закрыть роковую картину. Он хотел было броситься к ней, но сдержался и отошел, содрогаясь.
Что это за отвратительная красная роса, мокрая и блестящая, была на одной руке портрета, точно полотно покрылось кровавым потом? Как ужасен был портрет, он ужаснее, чем этот безгласный труп, навалившийся на стол и с ночи не двинувшийся с места, о чем свидетельствовала чудовищно-уродливая тень на покрытом пятнами ковре.
Дориан глубоко вздохнул, открыл дверь немного шире и быстро вошел, полузакрывая глаза и отворачивая голову, решив ни разу не взглянуть на мертвеца. Потом, нагнувшись, он поднял пурпурное, вышитое золотом покрывало и набросил его на картину.
Он остановился, боясь повернуться, устремляя глаза на сложный узор покрывала. Он слышал, как Кэмпбелл вносил тяжелый ящик, куски железа и другие необходимые ему вещи. И он подумал: не встречался ли когда-нибудь Алан с Бэзнлем Холлуордом, и если да, то, что они думали друг о друге.
— Оставьте меня теперь! — проговорил сзади него строгий голос.
Дориан повернулся и быстро вышел, заметив только, что мертвец был откинут на стуле и сидел на нем прямо, а Кэмпбелль смотрел в лоснящееся желтое лицо.
Спускаясь по лестнице, Дориан слышал, как щелкнул ключ в замке.
Был уже восьмой час, когда Кэмпбелль вернулся в кабинет. Он был бледен, но совершенно спокоен.
— Я сделал то, о чем вы меня просили, — проговорил он. — А теперь — прощайте. Мы никогда больше не увидимся.
— Вы спасли меня от гибели, Алан. Я никогда этого не забуду, — сказал Дориан просто.
Тотчас по уходе Кэмпбелля он поднялся наверх. В комнате стоял удушливый запах азотной кислоты. Но сидевший у стола исчез.
XV
В тот же вечер, в половине девятого, изысканно одетый, с большой бутоньеркой пармских фиалок в петлице, Дориан Грей, встреченный низкими поклонами лакеев, входил в гостиную леди Нарборо.
В висках у него невыносимо стучало, и он чувствовал себя до крайности возбужденным, но он поцеловал ручку у хозяйки со своим обычным непринужденным и грациозным видом. Быть может, человек никогда не кажется менее принужденным, чем тогда, когда он должен играть роль. Конечно, никто, взглянув на Дориана Грея, не поверил бы, что в предыдущую ночь он пережил трагедию столь же ужасную, как все трагедии нашего века. Эти тонкие, точеные пальцы никогда не могли преступно вонзить нож, точно так же, как и эти улыбавшиеся губы не могли восстать на Бога и добро. Дориан и сам не мог не удивляться своей выдержке и на мгновение ощутил острую радость переживания двойственной жизни.
Общество было немногочисленное, довольно спешно приглашенное леди Нарборо, женщиной очень умной, с остатками истинно-выдающегося уродства, как обыкновенно говорил про нее лорд Генри.
Она была примерной женой одного из наших скучнейших посланников; похоронив мужа, со всеми подобавшими его сану почестями, в мраморном мавзолее, сооруженном по ее собственному рисунку, и выдав дочерей замуж за богатых, но довольно пошлых людей, леди Нарборо вся отдалась теперь увлечению французской литературой, французской кухней и французским остроумием в тех случаях, когда могла его раздобыть.
Дориан был один из ее особенных любимцев, и она не раз высказывала радость, что не встретила его в своей ранней молодости.
— Я знаю, мой милый, что безумно влюбилась бы в вас, — говорила она: — и ради вас, как говорят у нас в Англии, перебросила бы шляпу через мельницу. Но, по счастью, о вас тогда еще никто не знал, да и шляпки наши были тогда так уродливы, и мельницы так заняты привлечением ветра, что я никогда ни с кем не флиртовала. Впрочем, в этом вина падает всецело на Нарборо. Он был ужасно близорук, а обманывать мужа, который ничего не видит, не доставляет никакого удовольствия.
Гости ее в этот вечер были весьма не блестящи.
— Дело в том, — объясняла она Дориану, прикрываясь довольно потертым веером, — что одна из ее замужних дочерей совершенно неожиданно явилась к ней погостить и — что еще хуже — привезла с собой и своего супруга.
— Мне кажется, это не особенно мило с ее стороны, — шептала леди Нарборо. — Правда, я сама езжу к ним каждое лето по возвращении из Гомбурга; но ведь такой старой женщине, как я, необходим от поры до времени свежий воздух; и, кроме того, я, право же, их встряхиваю. Вы и не знаете, какое они там ведут существование. Это самая настоящая деревенская жизнь. Они рано встают, так как у них много дела, и рано ложатся, так как им не о чем думать. Со времен королевы Елисаветы по соседству не случилось ни одной скандальной истории, а потому после обеда все они засыпают. За обедом я не посажу вас ни с одним из них. Вы будете сидеть рядом со мной и развлекать меня.