Портрет героя

— А тот, что плохо одет был, говорит: «Сымай шубу, сука! А не то…» Ну профессор, конечно, без звука и снял ее. А там костюм под ней, серый, шевиотовый! Куда, говорят, пошел? Снимай и костюм! Снял и костюм… А там рубашка шелковая… Словом, раздели его до белья. Этот, плохо одетый, и белье хотел снять, да военный не разрешил. Нехорошо, сказал, все-таки профессор, уважать надо. Профессор взмолился: «Куда я в таком виде? Меня заберут!» — «А вы убегите!» — «У меня ноги больные!» — он им. Тут военный снова вступился. Дай ему свое пальто, говорит. И будет у вас честный обмен, а не кража и тем более не грабеж! Тот говорит: «На, подавись, интеллигент!» И пальто свое снял и дал профессору. И они пошли тихонечко.

— А профессор? А пистолет откуда?

— Да ты слушай! Профессор надел пальто и, несмотря на больные ноги, бегом в другую сторону. Бежит, а его по боку в кармане что-то стукает: хлоп-хлоп-хлоп… Тяжелое. Он сунул руку — батюшки! — в кармане пистолет! Он смотрит, те идут тихонечко, будто гуляют, и скоро уж будут на трамвайной остановке. «Остановитесь! — кричит им профессор. И бегом к ним. — Вы забыли это!» А пистолет-то, как вынул, так и держит в руке. Ну те, не долго думая, руки подняли, но, видно, думали деру дать — улица-то пустая была. А тут как назло этот, с усами, что обеды арестованным носит и вечно в окне милиции торчит. «Мы их так возьмем! — орет. — Не стрелять!» И свой пистолет вынимает… Ну те меж двух пистолетов… сам понимаешь. А профессору потом в милиции «скорую» вызывали.

— А что было?

— А сердце… Ну и наложил, конечно.

— В шелковое-то белье?

— В такую переделку попадешь — и в шелковое наложишь!

VI

— А много ваших мужчин ушло на фронт? — спрашивает дядя Вася.

— Почти все.

— А какие остались?

Я вспоминаю мужчин, которых, я думаю, мы никогда за всю войну не называли «нашими».

— Домоуправ — раз! Орлеанский — два!

— Кто-кто?

— Орлеанский.

— Герцог? — подняв брови, спрашивает брат.

— Сам ты герцог! Директор магазина «Фрукты-овощи». Джевад Гасанович Орлеанский.

— Может, он раньше был герцог? Я читал…

Электрическая лампочка, мигнув, гаснет и снова вспыхивает.

— Что это? — спрашивает дядя Вася.

— Это предупреждение. Сейчас выключат свет.

Лампа еще раз мигает и гаснет окончательно в тот самый момент, когда раздается стук в дверь. Нащупывая стены, я дохожу до двери.

— Кто там?

— Я, Митрофанов! Отопри!

Я отворяю и в темном парадном вижу фигуру сержанта.

— Ну как?!

— Никак!

— Совсем… никак?

— Совсем!

— Зря, значит, я закрашивал тебе синяк?

Он только вздыхает в ответ. Я пропускаю его вперед, и мы входим в комнату.

— Это ты, Митрофанов? — спрашивает дядя Вася, шаря по столу в поисках спичек. Что-то падает с глухим стуком, катится по столу — и раздается бульканье.

— О, черт! Портвейн! — горестно вопит дядя Вася.

— Вино — яд! — слышу я назидательный голос брата.

— Вот она! — радостно сообщает в темноте дядя Вася. Бульканье прекращается.

— Вино — яд! — повторяет брат. — Я знаю, герцог Орлеанский не пил много вина… и вообще был воздержан!

— Что-что? — смеется дядя Вася.

— Да! Был воздержан… И был хороший семьянин. Неужели непонятно? Я читал…

— Все-то ты читал! — с досадой говорю я, нашаривая спички. — Помолчи! — Найдя их наконец, я зажигаю коптилку, и ее слабый свет освещает нас всех. Брат с дрожащей нижней губой сидит на подушке.

— Ну пусть он скажет нам, что хочет, — вступается за брата дядя Вася.

Лицо моего брата при этих словах сияет, и, шумно вздохнув, он сообщает:

— Я все про него знаю!

— Про кого?

— Про герцога Орлеанского! Про кого же еще? Сначала он был просто сын герцога Орлеанского, а его отца звали, ну, прозвали Эгалите! Он много раз менял свою фамилию, но не оттого, что был подпольщик или революционер, а из династических традиций…

Тут на пороге комнаты появляется мама. Услышав последние слова брата, она с удивлением смотрит на него, а он продолжает:

— Он родился в тысяча семьсот семьдесят третьем году герцогом Валуа, затем он стал герцогом Шартрским, а уж потом, — брат хитро улыбается, — он стал герцогом Орлеанским!

— Что с тобой? — спрашивает мама. — Ты не болен?

— Тише! — брат поднимает руку. — Так вот! Он любил идеи Жан-Жака Руссо, а семейная жизнь герцога Орлеанского могла служить образцом для всех его подданных, и дети воспитывались в идеальной простоте и строгой нравственности! А еще он был в республиканской армии и служил под командой генерала Дю… Ду… Дю-му-ри-е! И… — Утомившись, брат шумно вздыхает.

— Боже! — восклицает мама, воспользовавшись этой паузой. — Да что с тобой?

— Ничего, — спокойно отвечает ей брат. — Просто я веду интересную беседу.

— Ничего-ничего! — Дядя Вася улыбается, но по его лицу видно, что и он огорошен. А брат сидит гордый на своей подушке.

— Откуда ты набрал всю эту чепуху? — строго спрашивает мама.

— Это не чепуха! Это история. Я взял ее из нового журнала.

— Из какого нового журнала?!

— Из нового журнала иностранной литературы, науки и искусства.

— За какой год?

— За тысяча девятьсот четвертый.