Портрет героя

— Здрасте! — вежливо здоровается сержант и кладет перед ней на стол полбуханки белого хлеба. Дверь на пружине он придерживает рукой, так что я могу видеть все происходящее. — Я на минуту, — продолжает он, — на второй этаж… передать посылочку с фронта!

Я чуть не падаю: мегера улыбается ему! Она умеет это делать!

— Вообще-то это запрещено… — говорит она сержанту Митрофанову, но при этих словах улыбка ее становится еще шире…

Он отпускает дверь — она оглушительно хлопает. А через некоторое время в окне второго этажа появляется радостное лицо Митрофанова, из-за его спины выглядывают две смеющиеся милиционерши.

Дядя Вася сидит на диване без гимнастерки, в носках. Он смотрит на мешок в моих руках.

— Митрофанов где?

— Пошел навестить друга.

С минуту дядя смотрит на меня внимательно. Я краснею.

— А друг с этими?.. — Он улыбается, приставляя обе ладони к груди.

Я краснею еще больше, а он, откинувшись на спинку дивана, громко хохочет.

Комната вся освещена солнцем. Брат, сидя за столом, обеими руками держит пистолет, направляя его в угол.

— Всех немцев убью! — мрачно заявляет он, прилаживая пистолет на стопку учебников. — А потом… домоуправа… Нюрку… Дусю! И всех остальных! Они так нас обижали!

— Так, — произносит дядя Вася. — Оригинально! Ты мне всех их покажешь. — Он вопросительно смотрит на меня. Я киваю.

А брат продолжает:

— Я их всех убью! Ты подаришь мне пистолет?

— Нет, не подарю. Их убивать нельзя.

— Почему? Они же плохие.

— Потому что они — люди.

— А немцы — не люди?

— Немцы… Они сами на нас напали.

— И домоуправ тоже сам на нас напал! Я сам слышал, как он кричал: «Выселять таких надо!»

— Это правда? — спрашивает дядя Вася у меня.

— Да…

Дядя Вася багровеет.

— И кто же накажет домоуправа? — задумчиво спрашивает брат. — И Нюрку? И всех плохих людей?

Дядя Вася вздыхает:

— Ты не поймешь.

— Пойму!

— Их накажет судьба и время.

— Это хорошо. — Дядя Вася забирает у него пистолет. — А это правда, что ты мне сказал?

— Да! Это — истинная правда.

— Тогда хорошо, если истинная… А то… ведь есть и другая… Ведь мы все чуть не умерли. А если бы нас выслали, больных, то мы бы умерли в дороге. Ведь, правда?

Мы не отвечаем. Мы смотрим в окна: на улице, залитой солнцем, прыгают воробьи, вереща и чирикая.

И вдруг — стук в дверь.

— Неужели Митрофанов? — удивляется дядя Вася. — Что-то рано.

Я иду отворять. Прикладывая к левой скуле носовой платок, в дверях стоит Митрофанов.

— Что с тобой?!

Под его левым глазом наливается свежий синяк. С минуту он думает, не отвечая, потом поворачивает на кухню.

— Пудра есть? Принеси сюда.

— Ладно. — Я иду в комнату. Дядя Вася и брат вопросительно смотрят на меня.

— Кто пришел?

— Сержант Митрофанов.

— А что сюда не идет?

— Пудру просит.

— Это еще зачем?

— Стукнулся.

— Оригинально!

Я достаю из аптечки пудру и возвращаюсь на кухню. За столом, подперев руками голову, поставив перед собой маленькое зеркальце, сидит Митрофанов.

— Принес?

— Да. Но сначала — топор! Обух приложить надо. Как холодное. — Я достаю из-под стола топор и подаю ему. Митрофанов накрывает его чистым платком и прижимает к лицу. — Ну, легче?

— Да. И так не больно было… Обидно только!

— А как она тебя?

— Очень просто. Пошли мы на кухню. Ну, она стала консервы открывать. А я поторопился, стал ее гладить… ну, сзади. А она возьми — и локтем мне прямо в глаз! У меня аж искры посыпались. Что ж, говорю, я тебе плохого сделал? Извините, отвечает, я не подумала. А ты думай, говорю, я — фронтовик! Ясно? Ясно, говорит.

— Ну а ты?

— Что я? Говорю: что ж ты так? А она говорит: «Я еще девушка!» И давай реветь! Тут подруги ее пришли… Плохо дело, — печально говорит Митрофанов.

— Мы пошли! — На пороге кухни появляется дядя Вася, держа за руку брата. Дядя Вася с интересом смотрит на сержанта Митрофанова, вскочившего с табурета.

— Мы пошли! — важно повторяет брат. — Бить домоуправа!

— Нельзя так говорить, — мягко замечает дядя Вася. — Мы, если встретим его, спросим, почему он, например, не давал вам дрова?

— Мы его спросим! — грозно подтверждает брат, и они уходят.

— Плохо дело, — печально повторяет Митрофанов, смотрясь в зеркало. — Жалко, черт! Ведь о вечере я уже договорился!

— О чем?

— О свидании, конечно, о чем же еще?

— Ну ты даешь! — восхищенно говорю я, а он, отложив в сторону топор, осторожно пудрит синяк, сокрушенно качая головой.

— Нет! Сегодня не пойду! — решительно говорит он, закончив свою работу.

Потом я сижу за уроками, тупо глядя в раскрытую алгебру и думая о милиционершах. И когда окончательно понимаю, что алгебру мне не постигнуть, за окном появляется Славик.

— Ты один? Можно я зайду?

— Заходи.

Я открываю ему дверь и сразу понимаю, что он чем-то очень возбужден.

— Что случилось?

— Голые девки!!!

— Где?

— На крыше общежития милиции! Сегодня утром я дежурил в классе и пришел раньше всех… Открыл окна… Они лежат прямо на крыше — на своих шинелях — и загорают! Как раз против наших окон! И совсем голые! Бинокль нужен! Можешь достать?

— Зачем же бинокль? Крыша ведь рядом!

— Дурак! В бинокль мы все рассмотрим! Ну, достанешь?

— Попробую.