Портрет героя

И она идет на угол нашей улицы, где клубы пыли оседают на мостовую, поднятые черной, покрытой свежим лаком эмкой. За рулем сидит сонный мужик, рядом — восточный человек с большим носом и густыми бровями. Задняя дверца отворяется, и из нее, кряхтя и наклонив машину, выходит Джевад Гасанович и улыбается Дусе. А восточный человек, не вставая с сиденья, протягивает ей через окно руку и произносит какую-то фразу, из которой я могу понять только два слова: гурия и главк. Дуся садится в машину и кивает мне на прощание.

— Ты будешь еще рисовать? — спрашивает брат.

— Да. И открой окно — так будет светлее.

— Хорошо, — соглашается он с радостью. — А можно смотреть?

— Да, но молчи и не мешай.

— Можно я спрошу только раз?

— Ну?

— А где он? — И брат показывает на фотографию.

— Он погиб.

— А откуда ты его знаешь?

— Он жил на нашей улице. Прошу — не мешай!

Я осторожно окунаю кисть в воду и трогаю акварельные красочки, привезенные мамой из Парижа в подарок моему отцу. «Тогда они были молодые… и никто не знал и не думал о том, что ждет нас… всех!» — думаю я.

…Я заканчиваю писать портрет, и сердце мое бьется так сильно, что я слышу его удары. Я боюсь испортить работу. А за спиной слышу дыхание брата.

По звуку ключа, открывающего нашу дверь, и по тому, как тихо, без стука, она закрывается, я понимаю, что пришла мама.

Она улыбается.

— Тебе дали что-то вкусное на работе? — интересуется брат.

— Нет. А что? — все так же чудесно улыбаясь, спрашивает она.

— Почему же ты улыбаешься?

— Да просто потому, что люблю вас!

Она встает у меня за спиной. Я чувствую запах свежего ветра и зелени, исходящий от ее пальто. Моя душа готова вылететь из меня.

— Что ты пишешь? — Она кладет руку мне на плечо.

— Я пишу портрет Героя…

— Ты так тихо отвечаешь, что я с трудом понимаю тебя.

— Он пишет портрет Героя! — громко повторяет брат.

«Они не знают, милые, дорогие, что у меня в кармане повестка, документы и билет и что мой рюкзак у Славика и он будет меня провожать сегодня… Что в маминой любимой книге лежит мое прощальное к ним письмо, где я объясняю, что направление комсомола — подлинное, а ее разрешение я подделал; что я иначе не могу! Что люблю их так, что и выразить мне это трудно, но что важнее всего сейчас — не наша взаимная любовь друг к другу… И пусть они не волнуются и простят меня…»

Я думаю обо всем этом, и меня потихоньку начинает трясти, и слезы готовы брызнуть из глаз. Страстное желание возникает во мне: броситься перед ними на колени, просить прощения, целовать им ноги — ведь я бросаю их! Но вместо этого я, сдерживая слезы, нагибаю голову вниз, чтобы они не видели моего лица, и твержу мысленно: «Меня не убьют! Меня не убьют! Меня не убьют никогда!»

Москва — Бараний Берег

1979–1987 гг.