Портрет и вокруг

Он побывал и в холле – видел, как хлопали и слетали пробки с шампанского. Слышал тосты и здравицы. Он за этим и приехал сюда – скромно постоять в сторонке, увидеть и поздравить (мысленно! от себя!) человека, которого уважал.

Он крикнул буфетчице – она показалась в дверях:

– Скажите, они еще не спускаются вниз?

– Нет.

– Спасибо.

И он опять сидел напротив меня, глотая понемногу кофе. Он был такой – из тихих. Он работал в КБ и, в сущности, ничего и никого, помимо своего небольшого конструкторского бюро, не знал. Жил себе и жил. Однажды, когда его потрясла смерть жены, он написал о ней некую повесть – и получилось, что он высунул нос. И его не только по этому носу не шлепнули, а даже скроили из его повести фильм, пусть обычный и рядовой, но фильм шел, афиши висели, и, отдав полтинник, можно было пройти в полутемный зал и там сесть – и не обязательно в уголке. Потому что сначала он считал, что сядет именно в уголке и, присмирев, будет смотреть и слушать, как актер и актриса говорят те самые слова, что говорили когда-то жена и он. А после – и лучше сказать: после, после, после, так как он смотрел фильм не меньше трех раз, – он опять стал жить обычной жизнью, спрятался и зарылся в своем КБ. Он не хотел большего. Он не попытался сделаться сценаристом. Он остался инженером. А кино для него (и Старохатов как часть кино) осталось навсегда светлым делом – и светлым, и добрым, и унимающим боль. И стоило ли сейчас открывать ему глаза на то, что Павел Леонидович Старохатов бывал иногда похуже и поземнее, чем в голубином его случае, – рассказать было не трудно, но чего ради?

– Пойду, – сказал я, прощаясь. – Вы остаетесь?

– Да… Подожду, – быстро проговорил он. Он улыбнулся.

Он дал свой телефон. Встал и с большим чувством пожал мне руку. Я для него тоже был частью кино.

* * *

Наконец я пришел домой и объявил:

– Все кончилось само собой… Быки упирались, но их развели по загонам.

Аня спросила:

– Что кончено?.. Какие быки?

И я пояснил, что Вера смирилась и уходит в школу – и что так оно всем будет лучше. Потому, например, что знай сверчок свой шесток. Вера начинала в школе, пусть там и кончает: все на круги своя.

Я ожидал, что начнутся охи и ахи по поводу того, что наше кино теперь уже никогда не возродится. Но Аня спросила:

– Значит, ты вмешиваться не будешь?

– Не буду.

– Очень хорошо, – значит, теперь у тебя появится свободное время.

И она раскрыла карты:

– Нам нужно срочно покупать картошку. На зиму.

– Срочно? – В моей голове шла перестройка на быт.

– Да… Потому что надо купить совхозную картошку. Сейчас не модно покупать картошку в магазине.

– А хранить где?

– Я все продумала. У соседки Галочки есть подвальчик, я уже с ней переговорила.

Я помолчал. Я вздохнул.

– И не думай увиливать, – сказала Аня, и стало ясно, что она вся горит и волнуется от новой важной заботы.

Для жизни с молоденькой женой типично это вот задорное (и всеми восхваляемое) желание молодой девчонки начинать что-то заново и всюду совать нос. Для нее в этом воздух. Для нее в этом жизнь. А для тебя нет. Иногда тебе хочется лечь, если это вечер, поджать ноги и тихо вздремнуть лишние две минуты. И в дреме думать ни о чем. И вот я лежал, поджав ноги, и думал ни о чем – о погоде, о том, что прошел день, и о том, что, глядишь, и Аня назавтра забудет идею заготовки картофеля на зиму, как забыла о спасении кино. То есть увлечется чем-то новым и забудет. Совсем забудет. Бывает же так.

Мог быть рассказ или могла быть повесть о том, как некий пишущий человек собирал материал о некоей знаменитости, – знаменитый человек завершал земное свое существование, был уже стар, и писателю надо было заранее определить его в ад или в рай. Писатель был похож в своем рвении на сотрудника Чистилища, ангелоподобная птица с большими крыльями, но только с серыми – не белыми и не черными – перьями. И вот он как бы летал над грешной землей и собирал информацию.

Время шло, однако одни люди упорно твердили о знаменитом человеке, что он хорош, другие, как водится, еще более упорно настаивали на том, что он – плох. Никто их за язык не тянул, сами говорили. И было неясно: в ад – или в рай?

Писатель не знал, как быть. Тогда он решил собрать все факты воедино. Да, да, он не станет верить ни тем, кто бранит, ни тем, кто хвалит, а выберет золото середины. Он выберет только то, что будет совпадать в их рассказах. И только совпавшему, подтвержденному с обеих сторон он поверит.

И он свел, сличил все факты. Все до единого. И оказалось, что общим в рассказах было только то, что этот старый человек в течение всей жизни любил есть отварную картошку, притом купленную в совхозе, а не в магазине. Да, любил, чтобы купили ему в совхозе картошки, помыть ее и отварить. И кушать.

И это единственное, что о нем можно было сказать наверняка.

* * *

…Добротно поставленный вопрос, начинавшийся со слова «почему».

– Почему он иногда обкрадывал ребят, а иногда помогал бескорыстно?

– Что? – спросила Аня.

Я смолк. У меня была привычка бормотать себе под нос, как у старухи, которая тащится по московской улице в середине дня.

– Все в порядке, Аня.