Портрет леди

Изредка она спрашивала у Лили о нем, но сестра ничего не знала о том, что происходит в Бостоне, – ее жизненные интересы ограничивались пределами Манхэттена. С годами Изабелла все чаще и почти без осуждения стала думать о Каспаре – несколько раз ей даже хотелось написать ему. Она никогда не рассказывала о нем мужу, не упомянув Озмонду и о его визите во Флоренцию. Это было продиктовано вовсе не желанием держать все в секрете от супруга – просто она считала, что не вправе говорить о личных делах Гудвуда. Изабелла считала, что не очень-то красиво выдавать чужую тайну; да и с какой стати Озмонда бы могли интересовать чувства Гудвуда? В конце концов, Изабелла так и не написала Каспару. Ей казалось, что этого ей уж никак не следовало делать, учитывая то, что она нанесла ему обиду. Тем не менее ей хотелось бы каким-то образом быть ближе ему. Конечно, Изабелле никогда не приходило в голову, будто она могла бы выйти за него. Даже когда последствия ее замужества стали ей очевидны, она никогда не думала об этом. Но, почувствовав себя несчастной, Изабелла как бы вошла в его круг. Я уже отмечал, как страстно Изабелла желала ощущать, что ее горести посланы ей не в наказание за ее собственные поступки. Она не опасалась смерти, но все же хотела жить в согласии с миром и привести свои духовные дела в порядок. Время от времени ей казалось, что у нее остался долг перед Каспаром Гудвудом, и этот долг следовало вернуть как раз сейчас, чтобы облегчить ему жизнь. Но, узнав о его приезде в Рим, она испугалась. Ему было бы более неприятно, чем кому-либо другому, узнать, что она несчастна, – в глубине души Изабелла чувствовала, что Каспар отдал бы ради ее счастья все, в то время как другие вряд ли были бы способны на это. Придется и от него скрывать, что ей не по себе. Однако, приехав в Рим, мистер Гудвуд несколько дней не приезжал с визитом – и она успокоилась.

Что касается Генриетты Стэкпол, то она, естественно, не заставила себя ждать – и Изабелла много времени проводила в обществе подруги. Теперь, когда Изабелла стала особенно заботиться о чистоте своей совести, она таким образом стремилась доказать себе, что отнюдь не была поверхностной натурой, – ибо пролетевшие годы скорее обострили, чем свели на нет те странности Генриетты, которые с юмором критиковались людьми не столь заинтересованными, как Изабелла. Теперь они, эти черты, приняли уж совсем героический оттенок. Генриетта осталась такой же резковатой, энергичной и любознательной, как прежде, и почти такой же подтянутой, веселой и откровенной. Ее взгляд не потерял и доли искренности, в одежде ее по-прежнему сохранялась опрятность, а высказывания по-прежнему благоухали сугубо национальным ароматом. И все же нельзя было сказать, что мисс Стэкпол совершенно не изменилась. Изабелла заметила, что подруга стала не такой четкой, как прежде, – будто бы ее мучило какое-то беспокойство. Раньше за ней подобного не замечалось – хотя Генриетта всегда находилась в движении, трудно было найти более осмотрительного человека; на все, что она делала, она могла привести множество причин. Тогда мисс Стэкпол приезжала в Европу, чтобы посмотреть континент, – но сейчас у нее уже не могло быть такого мотива. Впрочем, она и не стала притворяться, будто интерес к пришедшим в упадок цивилизациям имел какое-то отношение к ее нынешней поездке. Это было скорее выражением независимости от Старого Света, чем чувство преклонения перед ним.

– В Европу приезжать совершенно незачем, – сказала Генриетта Изабелле. – Что тут делать? Гораздо лучше оставаться дома. Это более важно.

Следовательно, ее очередное паломничество в Рим не было продиктовано чувством чего-то важного. Она много раз видела этот город, тщательно обследовала его, и нынешний приезд являлся всего лишь знаком того, что теперь она, как любой другой человек, имеет право приезжать сюда просто так. Итак, все было прекрасно, но Генриетта почему-то была беспокойна. Впрочем, на это она имела право. У нее была серьезная причина приехать в Рим – Изабелла сразу догадалась о ней и оценила преданность подруги – посреди зимы пересечь океан, догадавшись о том, что у Изабеллы тяжело на душе! Она и раньше была прозорлива, но никогда ее догадка не попадала так точно в цель, как на этот раз. У Изабеллы теперь редко появлялись причины для радости, но даже если бы это происходило чаще, ей все равно было бы приятно, что она не зря так высоко ценила Генриетту. Не то чтобы Изабелла не видела ее недостатков, но она знала: в любом случае это для нее дорогой человек. Но дело было даже не в этом. Наконец появился кто-то, с кем она смогла поделиться тем, что у нее на душе, и ей стало легче. Перед Изабеллой был не Ральф, не лорд Уорбартон, не Каспар Гудвуд – а женщина, сестра…

Генриетта без малейшего промедления все поняла и без обиняков заявила – Изабелла изменилась, Изабелла стала выглядеть просто жалкой.