Портрет Лукреции

Потом смежает веки и проваливается в сон, и в нем то и дело мелькает смутный образ: полосатый бок зверя, огромные лапы и горящий взгляд янтарных глаз.

Она не может понять, как относится к возможной беременности. С одной стороны, это единственный способ покончить с заточением, травяными чаями и визитами лекаря. С другой стороны… Тело ее разбухнет, потом предстоят роды, нужно будет следить за образованием, здоровьем и жизнью ребенка, а потом произвести на свет еще одного… И представить сложно. Нет, она не готова. Рождение мальчика весь двор встретит ликованием, но всю жизнь его будут ваять, как статую, для одного-единственного предназначения — стать герцогом. А от девочки потребуется то же, что от самой Лукреции, — оторваться от семьи и родного дома, переехать в чужой дом, радовать взоры и приносить наследников, говорить мало, а делать и того меньше, сидеть взаперти, отрезать волосы, избегать треволнений и сильных впечатлений и подчиняться любым ночным ласкам.

Каково это — быть беременной? Как она себя повела бы? Как встретила бы новость? Ей разрешили бы выходить из покоев и участвовать в жизни двора. Зато в ее теле росла бы новая жизнь, отдельный человек, на чьи плечи еще до рождения взвалили бы ношу чужих ожиданий. Сын Альфонсо, наследник Альфонсо, будущий герцог Феррары.

Кровотечение наступает снова, на несколько дней раньше обычного, будто в насмешку.

Прослышав об этой беде, вызывают лекаря. Он желает осмотреть запачканную ткань. Лукреция сидит на краешке кресла, отвернувшись, спрятав под себя руки, а лекарь объясняет недовольной Нунциате, сидящей на диване, и Альфонсо, стоящему у окна: менструальная кровь слишком «жидкая». И да, слишком «горячая».

Ее поят новой травяной настойкой, на сей раз с кислым послевкусием и запахом дрожжей.

Лекарь позволяет ей рисовать детей, не более раза-двух в день. Сильных, здоровых детей. Мальчиков.

Она рисует детей, ребенка за ребенком. Мягкие, беззащитные личики, жемчужно-бледные ручки и ножки. Детей, которых видела за окном castello, или других, из сна, гуляющих по каналу либо по арочному мостику. Детей на спинах родителей, детей в колыбельках, детей в седле, детей, летящих на больших птицах, скользящих над верхушками деревьев на фоне небесной синевы.

Нунциата, вполне довольная ролью единственной сестры Альфонсо, радостно врывается к Лукреции по нескольку раз за день, а потом отчитывается перед братом, чем его жена занималась. Нунциата разглядывает рисунки через плечо Лукреции.

Увидев детей в вышине, она хмурится.

Лукреция расставляет на подоконнике ряд бокалов, каждый наполняет водой до разного уровня и играет целую гамму, постукивая по ним ногтем. Сидит так часами, покуда не подбирает несколько мелодий.

Клелия молча смотрит на нее с другого конца комнаты, сматывая пряжу со спинки стула. Лукреция берет горсть отполированных камешков, по невнимательности слуг оставленных в шкафу. Они немного потускнели, и Лукреция бросает их в воду.

На следующий день воды в бокале становится меньше.

Камешки ее выпили?

Лукреция наклоняется к подоконнику, завороженная. Поднимает камешек и трясет, прислушиваясь к характерному всплеску.

Эмилия говорит: это невозможно, камни не пьют. Вода высохла на теплом воздухе, только и всего. Клелия находит объяснение Лукреции странным. А Нунциата фыркает: ничего глупее она в жизни не слышала.

Однако Лукреция знает, что права. Камешки умеют пить. Она наливает еще воды в стакан и накрывает сверху кусочком ткани.

И конечно, на следующий день часть воды пропадает.

Пока Альфонсо одевается, она рассказывает ему об этом. Предлагает показать камешки. Он поворачивается к ней и долго, внимательно смотрит, застыв между кроватью и окном и завязывая узелок на рубашке. Лицо мужа непроницаемо, неподвижно; на один глаз ему упала прядь волос, а пальцы до сих пор сжимают края воротника. Он выглядит почти грустным, Лукреции хочется спросить: «В чем дело? Почему ты на меня так смотришь?»

Потом Альфонсо, видимо, отбрасывает пришедшую в голову мысль. Поспешно завязывает рубашку, убирает волосы с глаз и садится в кресло напротив кровати, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди.

— Сдается мне, — начинает он, прочистив горло, — не слишком вам полезен подход этого лекаря. Согласны?

Лукреция выпрямляется, стискивает руки под одеялом — не выдать бы волнения! «Не торопись, — уговаривает она себя. — Говори спокойно».

— Ненавижу его подход, — срывается у нее с языка вопреки желанию. — Невыносимо сидеть весь день взаперти. Я так не могу. Выпустите меня, верните мою свободу. — Она впивается ногтями в ладони. Не надо горячиться, держись спокойнее… — То есть я не уверена, что лекарства мне помогают. Кажется…