Портрет мертвой натурщицы

Почти бегом натянул штаны и ринулся в сортир в противоположной части шести соток. Уединившись и уставившись в дощатую с зазором дверь, он сказал себе, что секс и еда — это отлично. Но вот просыпаться вместе — явный перебор. Однако озвучить девушке Свете сию глубокую мысль казалось ему совершенно невозможным.

Андрей вышел из сортира, привычно отфыркиваясь, умылся на крыльце, а когда вошел в дом, увидел, что ее нет. Ни ее, ни тарелочек от булочек, ни пустой кастрюльки от борща. И вздохнул с облегчением. А напрасно — это был еще не конец.

Бойся данайцев, дары приносящих. Данайцы, помнится, притащили троянского коня. А Света продолжала доставлять с утра выпечку и вечером — кастрюльки. Андрей несколько раз пытался ей сказать, что зря она это все, но она так искренне по-детски расстраивалась: глаза наливались слезами, круглая мордочка оплывала книзу, и в результате Андрей морщился, обнимал ее, и заканчивалось все тем же.

Только теперь она после выполнения программы-максимум, включающей еду и секс, выныривала из постели и Андрей провожал ее до дому, что было не всегда удобно, да и странно — ведь он жил один и ни перед кем не отчитывался. Но он ничего не мог с собой поделать. Ему было проще провожать ее в ночи, чем просыпаться рядом на следующее утро.

Однажды, возвращаясь с таких проводов, ему подумалось, что он получил идеальную женщину: нетребовательную, ласковую, хорошую хозяйку. С ней можно быть любым: уставшим, туповатым, мрачным. Многие не нарадовались бы такой любовнице. Но Андрей томился, прекрасно понимая, что использует сам, и одновременно чувствуя использованным — себя. Только он потреблял в этих отношениях еду и секс, а Света — любовь, которую сама себе выдумала. И пусть у одного все было задействовано на половом члене с желудком, а у другой на Психее и Амуре, но самого факта это не отменяло.

Если бы Свете нужно было от Андрея то же, что и ему от нее, роман бы продлился много дольше. Но они в своих желаниях никак не пересекались. И в душе Андрея росло недовольство собой и раздражение на них обоих. Больше того, Андрей ужасно скучал: он принадлежал к той мужской породе, которой от спутницы жизни надобен не столько комфорт, сколько константный вызов. Ему хотелось (хоть до появления Маши он сам себе в этом не отдавал отчета), чтобы его тормошили, держали в тонусе — ждали умных мыслей и движения вперед. Бедная Света в любом случае не могла обеспечить ему прогресс, отвечающий его страсти к самосовершенствованию.

— Я понимаю, я тебе не подхожу, — сказала она, опустив голову и обливаясь слезами, когда Андрей, наконец, нашел в себе смелость объявить, что им не стоит больше видеться. — Ну хочешь, я буду книжки читать? — спросила она с надеждой.

— Не хочу, — Андрей страдальчески поморщился. — Правда. Давай расстанемся друзьями, а?

И потом она снова рыдала, а он сидел в другом конце комнаты и запрещал себе приближаться — утешать, потому что боялся: она выиграет этот тур и снова начнет играть с ним в любовь. Она сама подошла к нему, шмыгая носом, попыталась расстегнуть ему рубашку, но Андрей отстранил дрожащую руку и, не отпуская ее ладони, как ребенка повел домой.

Довел до хибары, сам постучался и сдал, зареванную, из рук в руки матери: уставшей от убогого быта женщине с непроницаемым лицом. После чего скрывался у Хмельченко на квартире недели две. А когда вернулся на дачку, увидел на крыльце несколько тарелок с заплесневелой едой. Он выбросил тошнотворно пахнущие останки каких-то голубцов и рыбы под майонезом и оставил тарелки где-то под забором на участке, не решившись даже их занести в дом: как будто каким-то мистическим образом она могла последовать за своей посудой. Трус. Мелкий подлец.

— Как она оказалась в Москве? — спросила Маша, и он порадовался, что не видит ее лица.

— Я не знаю.

— Она потом не появлялась?

— Нет.

— Ясно.

И больше ничего не добавила. Он подъехал прямо к подъезду.

Маша потянулась назад за сумкой и замерла на секунду, перед тем как открыть дверь. Андрей, глядя вниз на ее руки, обхватившие сумку, потянулся в ее сторону. Но Маша отклонилась: молча и, как показалось ему, брезгливо. Вышла из машины, тихо хлопнула дверцей и исчезла в своем подъезде.

Андрей тронулся с места и подумал — впервые, с тех пор как опознал Свету Столоб в одной из похищенных одалисок: а если бы он не расстался с ней тогда? Была бы она сейчас прикована в богом забытой конуре в компании с убийцей? И ответил себе: конечно, нет. Ждала бы своего героя вечерами на дачке, читая в ожидании любовные романы и пекла бы свои пирожки. Он знал, что маньяк заманил эту девочку не возможностью написания некоего шедевра с ее участием. Нет, он заманил ее обещанием любви, которую он, Андрей, отказался с ней разделить.

Маша

Маша поднималась по лестнице, шатаясь от усталости. Усталости, вызванной этим тяжелым днем и признаниями Андрея.