Портрет моего мужа

– Кого-нибудь чувствуешь? – тихо спросила я у Этны. Она свистнула, только поди-ка пойми, согласие это или же совсем наоборот. – Ладно… сделаем вид, что я любопытная дура, которой дома не сидится…

Тропинка сама нырнула под ноги.

Чистая.

Подозреваю, эйта Ирма не испытывала любви к прогулкам по мокрой листве. Черствый она человек, напрочь лишенный романтики осени.

Слева вытянулись свечи грабов, под которыми прижился снежноягодник. И на лишенных листвы ветвях белые бубины ягод смотрелись нарядно.

Здесь и пахло иначе.

Навозом? Куда без него. Почвы на островах бедные, здесь и мох-то с трудом приживается, не то, что грабы… а вон и рябина, увешана алыми гроздями.

Взгляд не исчез.

А я сунула руку в карман, нащупывая медную пластину кастета. Что поделаешь, жизнь, она непредсказуемая… стоило прикоснуться, и медь прилипла к пальцам, а руку окутала тончайшая пелена силы. Убить не убью, но…

Я почти добралась до первой в череде теплиц. И судя по виду, самой старой. Здесь неплохо себя чувствовал дикий виноград. Он, освоившись в тени, вскоре выбросил тонкие плети, зацепился за неровности, за свинцовые оплеты рам, придавил своей тяжестью посеревшие стекла, да и выбрался на крышу, где уж и вовсе раскинулся вольготно.

Он был по-своему красив.

Темный, глянцевый, отмытый дождем до блеска. Темные ягоды привлекали птиц, но те, верно, привычные к людям, внимания на меня не обратили.

– Бабушка не любит, когда здесь ходят, – сказали мне, и я обернулась.

Надо же… Йонас.

Мальчишка, который выше меня на голову, хотя и считается ребенком. И одет… не так, как обычно. На кого здесь охотиться, кроме, разве что, чаек? Но все же… брюки из оленьей кожи. Куртка явно шита на заказ, а потому сидит отлично. Перчатки. Короткий плащ, который прикрывал плечи. Кепи.

И ружье.

Хорошее такое ружье… нарочито простое с виду, но…

– Мне любопытно, – я выдержала его взгляд, в котором больше не было равнодушия. Скорее затаилось предвкушение. И клянусь, мне это было не по вкусу.

– Любопытство порой… опасно.

– Неужели?

– Этот остров лишь кажется простым, – Йонас поставил ружье на сапог. А вот сапоги тоже отличные, с высокими голенищами, темной кожи, на которую нанесли защитный слой. Наверняка, не промокают.

И по болоту ходить в таких – одно удовольствие.

Осталось выяснить, если ли здесь болота.

– Да?

– А то… плоский, скучный… на самом деле здесь столько всяких… мест и местечек, – мальчишка облизал губы. – Куда никто не заглядывает… никогда не заглядывает… по доброй воле… а еще других… вот, представь, здесь рядом есть болото.

Значит, все-таки есть?

– Местные про него знают, обходят стороной. Оно маленькое, с одного края другой виден, но при том глубокое, а выглядит сущей лужайкой. Ступишь на такую и провалишься… в прошлом году у одного идиота из местных коза провалилась. Утонула. Потом, конечно, вытянули за веревку…

– Ужас какой, – сказала я вполне искренне.

– А то… я бабушке так и сказал. Ужас. Следить за животными надо… они ведь, в отличие от людей, беззащитны… да и люди… но люди сами виноваты, если забираются туда, куда не стоит.

Как-то мне совсем не по вкусу нынешний разговор.

– Ты… охотился? – я похлопала ресницами.

– Вроде того.

Он вдруг выдохнул и поморщился.

– Конечно, если ты полезешь в теплицы, никто останавливать тебя не станет… – и шагнул ко мне.

Протянул руку.

Коснулся щеки.

– Какая… она кажется грязной, знаешь? Ты сама кажешься грязной. Как отец польстился на такое ничтожество? С другой стороны, мамочка моя еще та бледная немочь…

А сам он кто?

Тоже блеклый, выцветший, только у Лаймы эта бледность кажется естественной, а здесь… будто в подземельях его растили. Йонас красив. Не бывает некрасивых эйтов, но красота какая-то слишком уж резкая.

– Тебе не кажется, что…

Он прижал палец к губам.

К моим губам.

И клянусь, от этого пальца отчетливо пахло кровью.

– Не спеши, девочка, – Йонас наклонился, заглянул в глаза. – Не надо… в спешке можно натворить много глупостей, а глупости причиняют боль. Ты же не хочешь, чтобы тебе было больно?

Его палец коснулся моего виска.

Смахнул капли воды с волос. И клянусь, я не в силах была пошевелиться. Я смотрела на этого мелкого засранца, чувствуя, как бешено колотится мое сердце, и не могла пошевелиться.

– Никто не хочет, чтобы ему было больно… это же так естественно, боли избегать…

Палец замер на виске, будто Йонас тоже слушал мой пульс.

– Боишься? Правильно… страх – это тоже естественно. Он предупреждает нас, что нужно быть осторожней. Ты же будешь осторожна? Мне бы не хотелось, чтобы тебя убил кто-то другой.

– Что? – я все-таки отмерла и отшатнулась.

– Не хочу, чтобы тебя убили, – Йонас расплылся в улыбке, и в этот момент стал так похож на отца, что сердце болезненно сжалось: а ведь у нас тоже мог бы быть сын.

…или хорошо, что его не было?

Как-то…

– Я тоже не хочу, чтобы меня убили.

– Что ж, – он кивнул. – Тогда наши желания совпадают. В какой-то мере… а там, – Йонас указал на теплицы, – на самом деле ничего интересного, но если хочешь, я покажу.

Я не хотела.

Но и отступить, позволяя этому гаденышу запугать меня, не желала. А потому протянутую руку приняла.