Портрет мужчины в красном

В Аргентине он посетил психоневрологический интернат «Открытая дверь», созданный по образцу одноименного шотландского учреждения, и увидел, что под воздействием бережного ухода и интенсивной трудотерапии почти все пациенты ведут себя максимально покладисто и удовлетворенно. Ни смирительные рубашки, ни другие средства фиксации там не использовались; если пациент проявлял тревожность, его переводили на постельный режим до полного успокоения. Трудотерапия включала садоводство и огородничество, изготовление кирпичей, столярные и кузнечные работы; больные выпекали хлеб, вязали метлы и тачали обувь. Эти виды деятельности, помимо всего прочего, обеспечивали финансовую эффективность учреждения. На Поцци произвел сильное впечатление директор интерната доктор Габред, который сказал ему: «Буйнопомешанные должны существовать только в спектаклях и романах. Буйными делает пациентов применяемое к ним насилие». Поцци завершил свое обращение к научному сообществу словами: «Друзья мои, если мне случится сойти с ума, прошу вас немедленно отправить меня в интернат „Открытая дверь“ к моему большому другу Габреду».

Пятнадцатилетняя Катрин Поцци занесла в свой дневник следующий обмен репликами:

«Мне больно».

«Где болит? Голова? Живот?»

(Другой боли для моих родителей не существует.)

«У меня болит душа». Это все, что мне удалось выдавить. Я бы и сама не смогла объяснить эту внезапную острую боль, которая пронзала меня насквозь.

У Катрин, как бы она ни демонстрировала свое превосходство, не было домашней монополии на боль. Расставание взрослых не принесло спокойствия ни родителям, ни детям. Достигнув совершеннолетия, Катрин вела мучительное, озлобленное, неудовлетворенное существование; куда в большей степени, чем Сара Бернар, она «не была создана для счастья». И если ее мать давно слышала за спиной голоса сплетников, судачивших насчет обманутой жены заядлого распутника, то на Катрин, которая впоследствии вошла в круг парижских интеллектуалов, выразительно кивали как на «женщину Валери». С мужем она рассталась; взялась за переводы Стефана Георге[100], публиковала стихи, переписывалась с Райнером Марией Рильке. В своих политических взглядах она, вслед за предками по материнской линии, склонялась к монархизму и в 1915 году вступила в «Аксьон Франсез». Парламентскую демократию Катрин не принимала и считала реставрацию монархии единственным заслоном от французского большевизма – эта внутренняя угроза виделась ей более опасной, чем угроза внешняя, исходившая от Германии.

Всю свою оставшуюся жизнь она воевала с братом Жаном, главным образом из-за денег, собственности, наследства и доступа в Ла-Гроле. Жан (обескураженный, видимо, примером родителей) вступил в брак только после их смерти, когда ему стукнуло пятьдесят. В одной из своих самых последних дневниковых записей Катрин и похвалила, и унизила Жоржетту Калута, «восточную подругу жизни Жана, женушку-канарейку, типичную лицемерную щебетунью и обожательницу мужа».

Духовность Катрин не предполагала терпимости и великодушия. В 1932 году, после кончины Терезы, она писала:

Она всегда меня избегала, словно какая-то малолетняя бунтарка. В глубине души она и оставалась упрямой девчонкой. Такая слащавость, такая суетливость, такая гармоничная аура… и одновременно маленькая упрямица… Богиня, этакая безмятежная Юнона… и одновременно маленькая упрямица. Безупречная, спокойная, весомая манера держаться… и одновременно маленькая упрямица, которая хотела вновь увидеть свою ручную собачонку, хотела вновь увидеть Париж…

Все трое детей, каждый по-своему, чуждались родителей: Катрин углубилась в свое духовное и интеллектуальное превосходство; Жан, став дипломатом, отдалился физически; Жак пребывал в вечном психологическом замешательстве. Его, позднего сына, «чудо-ребенка», постигла самая жестокая и печальная судьба. Он стал еще одним «немым из Поцци» – за него и о нем говорили другие. Лет в девять или десять Жака с диагнозом «задержка умственного развития» отправили учиться в Англию, чтобы там его «приучили к послушанию», – как и следовало ожидать, эта затея с треском провалилась. При этом во время войны он служил в армии, а в двадцать пять лет начал работать посыльным. Катрин по отношению к нему беспощадна: