Портрет смерти. Холст, кровь

– А вы так скажите, – хитро заявил Ворген. – Вдруг вспомню? Четвертого августа господин Бенито Сальваторе – директор нашего яхт-клуба – устраивал на море праздник для молодежи с бесплатными водными аттракционами. Подождите… – Ворген как-то странно замолчал. – По-моему, четвертого августа на побережье было происшествие… – он усиленно вспоминал и, кажется, вспомнил – огонь сигареты превратился в ярко-красный уголек. – Ну конечно, незадолго до полуночи было найдено тело зверски убитого молодого человека… Так чьи перемещения вас интересуют?

Я не решился вымолвить ключевое слово. Слишком далеко мы заходим. Ворген не скажет правду, пока не обдумает и не посоветуется с Изабеллой. А ночку хотелось бы прожить спокойно. Но принятое решение уже не играло роли…

– Вы водите нас за нос, Ворген, – выразил я недовольство. – Но если вам так хочется… Давайте сохраним небольшую интригу. А утром поговорим.

Почудилось ли мне шуршание в воздухе, когда мы вошли в окутанный сумраком холл?..

– Послушай, искатель неприятностей, – шептала Варвара. – Еще минуту назад я больше всего мечтала забраться под одеяло. А сейчас мне страшно. Давай уйдем из всего этого, побродим до утра по городу?

Из проема в картинную галерею проникал приглушенный свет. Там кто-то был. Или свет забыли выключить.

– Пойдем, приблизимся к изящным искусствам, – я потащил ее на огонек, размышляя о ночи открытых дверей в западню.

Впрочем, далеко мы не ушли. В коридоре стояла женщина и сосредоточенно, пощипывая подбородок, созерцала одно из полотен. Домашнее платье красиво облегало фигуру, подчеркивая грацию, выпуклости, впадины, струилось почти до пола. Пышные волосы стекали с плеч. Сосредоточенный строгий профиль, волнующая линия подбородка. С нее самой можно было писать картину.

– Изабелла? – удивился я.

Она повернулась, ничуть не удивленная, словно именно нас и должна была увидеть. Улыбнулась, сделав привлекательную ямочку на щечке.

– А вы не думали, что в столь поздний час я соберусь насладиться искусством старшего брата?

– Честно говоря, не думал, – признался я.

– А сами здесь какими судьбами?

– Да так, – пожал я плечами. – Это было единственное освещенное место в доме.

– Понятно…

Я искоса глянул на картину, погрузившую Изабеллу в задумчивость. Не самая характерная для Гуго работа. Возможно, что-то раннее. Или позднее. Причудливо устремленные в слякотное небо башни, похожие на мусульманские минареты. Песчаные холмы, барханы на заднем плане. Краски без примесей, грубо очерченные формы. От картины разливалась вселенская тоска. И даже освещенный ярким солнцем кружок пространства перед одной из башен (откуда, кстати, взялось солнце?), не снижало впечатления мрачности. Все устремлено к небу, все живое в конечном итоге окажется там, если не сильно согрешило. И два человека, стоящие в круге света, бессмысленно созерцающие пространство – даже не люди, какие-то гипсовые статуи, манекены. От картины веяло щемящим чувством слабости и беззащитности человека.

– Метафизика какая-то, – простодушно признался я.

– «Мета та физика»… – задумчиво пробормотала Изабелла. – Что в переводе с древнегреческого означает «после физики». Вечный покой и спокойная бессмысленная красота…

– В смысле? – не поняла Варвара.

– По ту сторону физической реальности, – пояснил я. – Ты вроде должна знать.

– Устала я, – вздохнула Варвара. – Вот скажи мне, Раевский, если «Черный квадрат» Малевича перевернуть вверх ногами, то что-нибудь изменится?

Изабелла засмеялась.

– Ровным счетом ничего. Надеюсь, вы не считаете, что в этом квадрате заключено что-то особенное? Обычный черный квадрат. Не понимаю, чем восхищаются люди.

– Люди восхищаются именно тем, что они ни черта не понимают, – объяснил я. – А вдруг он что-то скрывает – загадочный черный квадрат? Служит выходом из нашего мира в иное измерение, имеет глубокое иудейское наполнение, является космическим посланием к грядущим поколениям… Да что там говорить? Малевич, написав свой квадрат, признавался, что он теперь не ест, не спит, думает только о квадрате, и вообще, это вершина всего, что он написал в жизни.

– И вообще их два, – фыркнула Варвара. – Квадрата Малевича. Один висит в Эрмитаже, другой в Третьяковке.

– И что характерно, оба принадлежат кисти супрематиста Малевича, – важно сообщил я. – А еще он писал кресты, круги, прямоугольники. А еще у Малевича есть «Белый квадрат на сером фоне», выставлен в Амстердаме. Арт-художник Бремер намалевал на нем зеленой краской из баллончика знак доллара, а когда его схватила полиция, орал, что его нельзя арестовывать, поскольку то, что он сотворил с шедевром – тоже высокое искусство.

– А вы неплохо подкованы, – вежливо улыбнулась Изабелла. – К сожалению, состояние у меня сегодня не очень. Не возражаете, господа, если я вас покину?

– Мы тоже торопимся, – улыбнулся я. – Спать пойдем.

– Э-э, – замялась Варвара. – А скажите, Изабелла… с территории особняка можно попасть на море?

Я удивленно на нее покосился. Что за ночные причуды?