Портрет тирана

И сосед грабил соседа. Сначала богатеев, потом зажиточных трудяг, потом всех подряд. Все награбленное — стыдливые историки скажут потом — «экспроприированное» — неукоснительно попадет в сталинские закрома. Этим займутся отряды Красной армии и НКВД, мобилизованные рабочие, комсомольцы и местные чиновники, — целая армия.

* * *

… Мне вспоминается весна 1944 года. Наш этап следует из Москвы на Север. Куда именно — знает лишь конвой. Поезд ползет медленно, делая мучительно долгие остановки на дальних запасных путях станций. Уже миновали Ярославль, Вологду, Коношу, с каждой станцией сокращается число вариантов конечного пункта. Скоро Котлас, отсюда два направления — на Вятку (этому старинному городу дали имя убиенного Кирова) и на Печору. Многоопытные рецидивисты уже вспоминают печорскую пересылку и запевают грустные лагерные песни. Бежать из заполярных лагерей дело почти безнадежное. Они занимают верхний ряд трехъярусных нар, главари сидят возле забранного стальной решеткой небольшого квадратного окна-люка. Расположились с удобствами, просторно. Табаку, еды — вволю, «от пуза». Тихие беседы, созерцательное настроение.

Сюда, на третий ярус шум возни фраеров и мелкой уголовной сошки на нижних нарах не долетает. Наш пульман — деревянная коробка на четырех осях, в которую втиснули сотню арестантов, свежую продукцию московских тюрем. Сбитые до невообразимой тесноты, отощавшие за месяц черепашьего движения, «политические», неведавшие в большинстве никакой политики, и «указники», никогда не читавшие многочисленные Указы военного времени, — все это замордованное племя копошится в темноте, инстинктом угадывая час выдачи пайка — куска глинообразного теста с запахом хлеба. Фраера давно расстались с домашними вещами. Кто не успел выменять на махорку, у того украли или просто отобрали последний пиджак, брюки, ботинки, и теперь на вторых нарах эти шмотки разыгрываются в карты. Постепенно все то, что выбрасывалось на кон, очутилось в кутке у Петра-Ловчилы, верткого, наглого, везучего. Кое-кто считает, что дело не в везении, а в… Но в шулерстве его не уличили, за это расплата известная — перо в брюхо. Петр-Ловчила был тоже вором «в законе», но рангом ниже тех, на верхотуре.

…Час Петра настал после станции Ухта, когда до Печоры оставалось чуть более двухсот километров. Старшие воры позвали его к себе, достали свою колоду карт, и вскоре Ловчила остался ни с чем. Все добытое им барахло легло аккуратной стопой в угол, под висевший на стенке кисет с табаком. Ему дали закурить и — бывай, Петро…

Вряд ли старший блатарь нашего этапа копировал Сталина образца тридцатого года. Просто оба они действовали по канонам воровского мира, отсюда и сходство. Разница — в масштабах. Коба-Сталин тоже начинал с малого — ограбления почты, пароходных касс… От этих «эксов» он пришел к великой экспроприации крестьянства целой страны.

Настал звездный час грабителя.

То был грабитель с ненасытной политической амбицией. Только благодаря его, Сталина, гениальной прозорливости, удалось вовремя ликвидировать враждебный класс кулаков. Деревенский погром он учинил под прикрытием красного знамени. Все эти годы услужливые идеологи разрабатывают эфемерные программы опоры на бедняка, союза с середняком и ликвидации кулака, — спорят о различных вариантах сей абстрактной формулы и исступленно цитируют, цитируют Маркса, Ленина, Сталина. По сей день цитируют. И спорят. В одном только сходятся: «всемирно-историческая победа колхозного строя» была одержана под мудрым руководством великого Сталина.

Шумная пропагандистская кампания колхозного лихолетья была рассчитана на раскол деревни. Но этого Сталину показалось мало. Спровоцировав крестьян на междоусобицу, он пытался расколоть и традиционно крепкую крестьянскую семью, использовать в борьбе с «кулаками» и «подкулачниками» подростков и детей.

…В одном дальнем селе мальчик донес властям на своего отца-кулака. Мальчика звали Павел Морозов.

«Подвиг» ребенка был увековечен в мраморе. Сын предал отца, и ему воздвигли памятник. Сын предал отца, и о юном предателе сложили песни. На примере Павлика Морозова воспитывают новые поколения пионеров.

А детям высланных или расстрелянных «кулаков» была уготована страшная доля. С клеймом «сын кулака», «дочь кулака» нечего было даже помышлять об учебе в стране всеобщего обучения.

Лишенец — вот еще одно новое слово, рожденное бесчеловечным временем. Миллионы раскулаченных крестьян, миллионы крестьянских детей лишили всего: дома и хлеба, свободы и гражданских прав.

Сообщая свои биографические данные, партийный функционер или сов служащий из крестьян, — а в России преобладало сельское население — старался подчеркнуть, что его родители были бедняками чистой воды. В анкетах с гордостью писали — «из безлошадных». Это было надежно, как в старые времена дворянское происхождение.

Упоминание отца-середняка подлежало немедленной проверке.

Выходцы из кулаков могли не затрудняться заполнением анкет.