Портрет тирана

…Сколько таких очных ставок провел генсек в своем кабинете? Сколько поручил провести своим ближайшим подручным, членам ПБ? Он выслушивал показания «свидетеля», следил за реакцией обвиняемого, отклонял его возражения, уговаривал признаться, обещал прощение и полную безопасность, угрожал, вновь обращался к свидетелю, бросал многозначительные взгляды на своего статиста Ежова и так входил в роль, что, может быть, в тот жаркий час сам начинал верить в правомерность происходящего. И товарищи по партии, сегодняшние и завтрашние жертвы генсека, проникались убеждением, что товарищ Сталин верит провокациям и уж конечно не сам их готовит… А возможно, это и не провокация вовсе, а чистая правда? Раскаялся человек под тяжестью улик и все…

На них, партийных простофиль, Иосиф-Строитель рассчитывал в своих планах создания собственной модели социализма, которой он удивит мир.

Тут мы столкнемся с историческим парадоксом. С одной стороны — наглухо законспирированная деятельность Органов. Закрытое следствие, тайные суды и тайное участие Сталина в истреблении партии и народа. С другой — публичные судебные процессы в присутствии иностранных корреспондентов, под аккомпанемент шумной кампании информации — через газеты, радио, кино, собрания.

Зачем они ему понадобились, эти процессы? Это целый комплекс причин.

Сталину мало было оправдать тотальный террор во мнении «трудящихся масс». Безгласные, в неосязаемых оковах, они твердо заучили клич зрелых идиотов «Ура!» — на все случаи жизни. Публичные процессы нужны были Вождю как грим и пудра его рябому лицу. Он хотел предстать перед публикой — своей и заграничной — пусть жестким, но справедливым пастырем. Натура сложная, Сталин — комедиант страстно жаждал выглядеть на мировой сцене респектабельным.

Совсем как Екатерина Вторая. Приговорив Емельяна Пугачева к четвертованию, императрица писала в январе 1775 года Вольтеру и Сиверсу, будто «все дело кончится повешением». Более всего ее беспокоило, что «Европа подумает, что мы еще живем во временах Иоанна Васильевича»[140].

Сталина тоже беспокоило мнение Европы. Публичные процессы должны успокоить Запад. Заодно можно было на вполне законном основании кое с кем посчитаться. И списать все неудачи руководства, а заодно и свои личные провалы, на счет «вредителей» и «шпионов».

Обвиняя Троцкого, Зиновьева, Каменева, потом «правых» в организации террора против Ленина, Сталин-сценарист поставил свою персону рядом с Лениным, как объект террора в 1918 году, дабы нажить попутно политический капитал, точнее — приумножить его. Ведь руководящее участие товарища Сталина в событиях 1917–1918 годов, как вождя революции, верного ученика Ленина и его единственного продолжателя, — все это было в глазах людей сведущих всего лишь легендой.

А как приятно услышать из уст лютого врага партии слова невольного восхищения воздвигнутой им, Сталиным, тысячелетней крепости власти!

И генсек, не чураясь черновой работы, вносит своей рукой в текст показаний Каменева такие строки:

«Руководство Сталина сделано из слишком крепкого гранита, чтобы можно было ожидать, что он сам расколется. Поэтому его надо расколоть».

В этих словах — весь Сталин, с его неистребимой верой в свою великую звезду и… сомнением в незыблемости абсолютной власти над людьми и временем, с детски-высокопарным слогом и грамотностью на уровне недоучившегося семинариста.

Инсценируя жестокую и коварную борьбу многочисленных врагов против ленинско-сталинской партии, генсек надеялся усилить у зрителей впечатление гранитной мощи страны социализма.

А ему хотелось потешить себя зрелищем унижения бывших соратников Ленина, которые когда-то позволили себе снисходительно смотреть на генсека свысока. Теперь они на коленях — это видят все. И на коленях уползут из жизни.

Внук Екатерины II Николай Первый писал о казни декабристов: «Гнусные умерли гнусно, без всякого достоинства» (!)

…Зрелых мужей заставил Сталин участвовать в политическом стриптизе. На процессе 1937 года Карл Радек сделал замечательное признание. Оказывается, они, враги народа, мучили своим молчанием, враньем и запирательством самоотверженных тружеников, советских следователей, этих гуманных, чутких друзей арестованных, этих преданных исполнителей воли партии[141]…

Перечитываешь сегодня сорокалетней давности судебные отчеты, — конечно же, подстриженные и приглаженные — и боль горького стыда ранит сердце.

…В Октябрьском зале Дома Союзов, где в августе 1936 года проходил процесс над Каменевым и Зиновьевым, Антонов-Овсеенко видел в действии военную коллегию Верховного суда во главе с Ульрихом, испытанным стражем советской законности. Не пройдет и двух лет, как отец предстанет в качестве «врага народа» перед этой Медузой-Горгоной в мундире армвоенюриста.