Портрет убийцы

Я вздрагиваю от звона колокольчика. Миссис Макгилливери выходит из учебного блока. Девочки, окруженные серебристыми облачками дыхания, спешат построиться. В двойные двери здания, толкаясь, входят умные, смекалистые, спортсменки, тупицы. Когда последняя из них исчезает из виду, вновь раздается звон колокольчика — пестик сильнее ударяет о стенки, звон металла колышется, как мираж. Из дальних уголков появляются другие девочки, останавливаясь, не спеша. Я мысленно подгоняю их, не могу понять их лени. Они бесконечно долго проходят расстояние в десяток ярдов Наконец добрались до двери. И, пригнувшись, проходят мимо миссис Макгилливери, которая с нескрываемой иронией придерживает открытой дверь. А свободной рукой похлопывает каждую проходящую по затылку. Последней идет Мэри Скэнлон. Я увидел, как замялась миссис Макгилливери. Потом опустила и на ее голову руку. От прикосновения учительницы девочка съеживается. Голос миссис Макгилливери долетает до меня, пронзительный, с шотландским акцентом:

— Мэри Скэнлон, это совсем на тебя не похоже! Входи же, и быстро!

Прошло десять минут первого урока. Я сижу высоко среди балок классной комнаты, где учится Мэри. Стены ее украшают монтажи из гофрированной бумаги, рисунки пастелью, плоды осенних занятий, которые, насколько я понимаю, состояли в аранжировке засохших цветов и сморщенных листьев. Подо мной двадцать юных головок склонились над учебниками. Своим орлиным взором я вижу, как некоторые из них путаются в орфографии. Мне бы хотелось помочь, но я не могу. Я всего лишь наблюдатель. Одна девчушка вдруг выпрямляется, поднимает руку, кончики пальцев указывают в мою сторону. На мгновение мне кажется, что меня раскрыли. Однако ее трепыхания, ее ерзанья по стулу не похожи на неотложную нужду. Учительница тоже это замечает. Она с тяжелым вздохом идет по проходу. Сегодня утром Мэри Скэнлон явно испытывает терпение миссис Макгилливери. Девочкам восемь-девять лет, и время от времени с ними случается беда, но такого никогда не бывало с Мэри. Никогда. Учительница хватает девочку за руку, приподнимает с места.

— Продолжайте работать — и чтоб тихо — командует она остальным.

Мне б хотелось остаться, посмотреть, как будет выполняться ее указание, но я должен выйти.

Уборная занимает длинную узкую комнату. Я осторожно балансирую на перегородке между двумя кабинками. Подо мной миссис Макгилливери снимает с Мэри перепачканную юбку. Учительница поджала губы, и я ее не виню. Это не самое приятное занятие. Толстая зеленая шерсть падает на пол, с легким шлепком опускается на белый кафель. Я смотрю как завороженный на ее складки, на эту бесформенную массу. Когда я снова перевожу взгляд на учительницу, она стоит застыв, словно охваченная внезапной болью. Я слежу за ее взглядом, и глаза мои останавливаются на белых колготках Мэри. Хлопок стал малиновым.

Мэри Скэнлон, Мэри Скэнлон, она села на сиденье без трусов.

Я не уверен. В девять лет ненормально рано становиться женщиной? Это преждевременное половое созревание? Я возвращаюсь мыслью к собственным школьным годам, пытаюсь припомнить, когда девочки, отправляясь в уборную, начинали брать с собой мешочки или пеналы. Нам было тогда, должно быть, лет двенадцать. Это было, безусловно, уже в средней школе. Точно вспомнить я не могу, но знаю, что мне было больше девяти. Тем не менее я сочувствую школьной медсестре. Откуда ей знать? Она снова и снова спрашивает: «Это у тебя менструация?» Мэри молча сидит на стуле, орошая кровью подложенное под нее полотенце.

Появляется школьный секретарь с личным делом Мэри. В итоге бурной деятельности выясняется номер ее домашнего телефона. По счастью — или к несчастью — у меня обостренный слух. Разговор с горничной-филиппинкой отзывает черным юмором. Я тоже способен лишь понять, что мать девочки находится в Париже. Я готов был поддержать няню в суде, если она скажет, что неоткуда ей достать рабочий телефон отца Мэри.

Явился школьный врач. Это терапевт, которого содержат управители и очень редко вызывают. Он раздосадован тем, что его оторвали от утренней операции. Я тоже уже устал. У меня затекли ноги, которые я подобрал под себя, сидя в узком пространстве между верхом стенного шкафа и штукатуркой потолка. Тем не менее с прибытием доктора появилась надежда на скорое избавление. Быстро проверят наружный половой орган — буквально, срамную его часть, — и все станет ясно.

О нет, ничего подобного! Надоело мне заниматься Мэри. Она истерически противится, кричит: «Нет!», не дает разжать ноги. Он же все-таки доктор! У меня возникает подозрение, что она выжимает все из создавшейся ситуации, наслаждается всеобщим вниманием. А врач не оставляет попыток. Лицо его покрывается потом. Наконец с помощью медсестры и секретаря ему удается раздвинуть ноги Мэри. Моему непросвещенному глазу ясно, что тут мало чем можно помочь. Ноги девочки в красно-бурых кровяных потеках — частично кровь засохла на коже, местами образовалась короста. Венерин холмик — белый, без волос. К моему удивлению, доктор выпрямляется и говорит медсестре: