Портрет в сандаловой рамке

— Вначале послушай меня, — он сел рядом. — Я тоже ненавижу. Когда делаю их портреты, воображаю, что работаю для надгробия. Просто сатанею! Но я хочу жить. Должен жить. Именно потому, что ненавижу и не хочу, чтобы плодилось зло. Твоя ненависть сильнее разума. Я не могу позволить им уничтожить меня. Я сильный, я должен бороться.

Анна долго смотрела в его глаза, открывая то, то всегда пряталось в их глубине: — Ты… Ты не просто фотограф… Ты в «Сопротивлении»? Скажи, скажи, что так!

— Клянусь, я сделал бы все, чтобы задавить их. Но я не могу больше ничего рассказывать о себе. Особенно тем, за кого больше всего боюсь. Если со мной что-то случиться, они схватят тебя и… И тогда я действительно могу оказаться трусом.

Анна бросилась к нему на шею: — Прости! Прости меня… Мы будем осторожны, очень осторожны. Ведь они не сумеют победить всех? Всех, кто ненавидит и проклинает их?

Мишель посмотрел на Анну в упор и проговорил веско и твердо:

— Надеюсь, когда-нибудь они сумеют победить свою болезнь сами.

Анна отвернулась и спрятала лицо в ладонях: — Я сейчас скажу одну вещь, и ты меня бросишь… Я должна, должна сказать… Нет, не скажу!

— Анна, пожалуйста, не мучай себя. Я давно догадался обо всем. Ты даже не представляешь, как это глупо — судить о человеке по его национальности… По цвету кожи, форме черепа..

— Это мерзость, варварство!

— Это психоз. Целая нация заразилась опасной болезнью — фашизмом.

— И весь мир ненавидит нас! — в глазах Анны сверкнула ярость. — Ненавидит немцев! Господи, как же мне стыдно!

— Но ведь болезни проходят. Вы же сами знаете это, доктор, — глаза Мишеля грустно улыбнулись.

— Иногда эпидемии уносят миллионы жертв, а вирус затаится и дремлет… Я видела, как прячутся, а потом ураганно размножаются раковые клетки… Это страшно, Мишель…

— Но ведь можно сопротивляться, верно? Мы будем бороться и обязательно победим. Я обещаю. Наша роза и чумазый пацан в огороде будут жить в свободной и справедливой стране. — Мишель обнял ее, укачивая, как ребенка. — А у меня есть кое-что для тебя. Зажмурься и не смотри.

Он сходил в прихожую и принес нечто большое, завернутое в шуршащую бумагу.

— Алле! — бумага слетела. Из овальной рамы смотрело лицо Анны, светящееся радостью. — Это мое лучшее творение.

— Неужели я такая? Такая красавица? И роза в волосах! А рама? Откуда ты взял это великолепие? — она погладила тонкую резьбу.

— С рамой вышла удивительная история. Однажды мне пришлось побывать на Тибете. Случилось так, что я спас жизнь тамошнему монаху высокого сана. Он сказал, что для меня — человека светского, европейца — у него имеется особое благословение. Хитро так сказал и преподнес эту рамку. Как она благоухала — это же сандал! Старик предупредил: «- Это земная вещь и небесное посвящение одновременно. Береги ее до особого случая. Поймешь сам, когда он придет» Я понял совершенно точно — он пришел — тот самый, совершенно исключительный случай.

В открытое окно ворвалась бравая строевая песня. Марширующие немецкие солдаты чеканили шаг по брюссельской улице. Пальцы Анны, сжимавшие рамку портрета, побелели. Закусив губу, она смотрела на Мишеля. Он бросился к фортепиано и сильно ударил по клавишам. Венский вальс не ласкал слух, он бушевал, заполняя собой стен комнаты, весь летний день, созданный для мира и радости. Он объявлял войну.

12

В загородном ресторанчике на озере Женваль под вечер всегда много туристов. Длинноногий гид, возвышавшийся на целую голову над своей группой, вещал столпившимся возле него людям солидного возраста в молодежных «Бермудах» и панамках:

— Озеро Женваль, на берегу которого мы находимся, одно из живописнейших мест в пригороде Бельгийской столицы. По берегам расположены отели и виллы, принадлежащие состоятельным горожанам. Во время оккупации их занимали высшие чины нацистских властей…

Завершив пить кофе с круасаном, Вера еще раз огляделась. Именно так она и представляла себе этот ресторанчик, где заика Поль бросился защищать Мишеля и Анну.

— Желаете что-нибудь еще, мадмуазель? — осведомилась подошедшая к ней официантка.

— Нет, спасибо, — Вера поколебалась. — Я ищу господина по имени Поль. Это пожилой человек, повар или владелец ресторана. Фамилии, к сожалению, не знаю. Да! Он немного заикается.

— Может, Поль Бусилен? — сообразила девушка. — Прекрасный кондитер. Только он совсем не старый. Ему не больше сорока. Но заикается прямо классно!

— Сорок? Не подойдет. Извините, я спрошу в другом месте, — Вера взяла сумочку, намереваясь подняться, и едва не столкнулась с подошедшим к ее столику мужчиной. Светлый беж легкой куртки и брюк подчеркивали крепкий загар, а тот, в свою очередь — белозубую улыбку удачливого донжуана.

— Простите, мадмуазель, у вас свободно? Я слышал, вы интересовались поваром. Могу дать эксклюзивную справку. Здешний маэстро славится куропатками с рыжиками. Правда, одну мою деловую знакомую, отведавшую деликатес, тошнило два дня. А потом…