Черноглазая молодая женщина еще сохранила задорную живость взгляда, почти девичью веселость простоватого лица. В нарочитой небрежности позы и готового соскользнуть с плеча платья ленивая томность уверенной в своей силе женщины, в чем-то переставшей заботиться о себе и своей внешности. Потому так тяжело опирается Лопухина на мраморный столик, потому такими грузными становятся складки ее лишенного украшений платья. Таким же простым и ясным разворачивается за ее спиной пейзаж: пологие холмы, купы деревьев — идиллический фон для сентиментального романа, о настроении которого говорила ветка мелких тянущихся к руке Гагариной цветов. Полотно выдержано в светло-зеленых, мягких серых и серебристых тонах, среди которых ложится пятно белого платья, розовой шали и густо синего неба, рождающего ощущение пронизанного зноем погожего летнего дня.
Но чем бы ни было вызвано обращение семьи фаворитки именно к Боровиковскому, оно повлекло за собой обращение и к Н. А. Львову. Лопухин заказывает архитектору проект своей усадьбы Введенское (Першино) в шестидесяти верстах от Москвы. Что взаимосвязь заказов была именно такой, подтверждается не только тем обстоятельством, что портреты по времени предшествовали переговорам о строительстве, но и тем, что Львов, как архитектор, не был в фаворе у Павла. Вокруг императора мелькают иные имена. Это Висконти, А. Д. Захаров, В. И. Баженов, В. Бренна. Последний, в частности, строит домики для приближенных на манер будущих дач в Ингеберге, предместье Гатчины. Занятый „земляными“ работами в той же Гатчине, начавший вызывать недовольство значительными, как казалось, затратами, Львов скорее мог вызвать опасения острожного Лопухина, если последний не искал связи с лицами, поддерживавшими художника. Так вблизи Москвы-реки, на берегу запруженной речки Нахабни появляется выдержанный в стиле классицизма архитектурный ансамбль. Двухэтажный деревянный дом с полукруглой колоннадой и прозрачными крыльями протянувшихся к одноэтажным флигелям колоннад, флигеля с декоративным мотивом лоджий, конный двор, партерный сад и двухкилометровая березовая аллея в сторону московской дороги — здесь и хранились находящиеся в настоящее время в Лондоне и Париже портреты Боровиковского, представлявшие старшее поколение Лопухиных. И необязательная подробность. Введенское, в конце концов, оказалось местом работы художницы М. В. Якунчиковой, где рядом с ней работали В. Э. Борисов-Мусатов, Константин Коровин, П. И. Чайковский и А. П. Чехов. К его истокам был причастен Боровиковский.
Сравнение приходило само, подсказанное к тому же обстоятельствами жизни художника. Конечно, Державин, давний и близкий знакомый, пусть не даривший Боровиковского прямой дружбой — расстояние между „поручиком в живописном деле“ и высоким государственным сановником слишком велико, — но постоянно обращавшийся к нему с заказами, откликавшийся на его живопись. Ведь не Капнист же, уединившийся на Украине. Не Ю. А. Нелединский-Мелецкий и даже не Н. А. Львов, далекие в своей поэзии от решавшихся Боровиковским живописных задач. Державинский „дождь златой“, „златые лучи“ солнца, „теплы легки ветерки“, „белизной блестящи снежной“ руки можно было как крупинки мозаичной смальты соотносить с фрагментами живописи Боровиковского, но общий строй восприятия природы у поэта и художника не совпадал. Державин — это безграничная щедрость красок и чувств, ярких, определенных, до конца высказанных и — общих. Это определенный строй восприятия, который доступен каждому и в котором нет места неуловимым оттенкам ощущений, возникающим в нем у отдельного человека. Мир Державина не знает полутонов, ему незнакомы легкая грусть и тихая полуулыбка. Он восхищается, негодует, ненавидит и любит одинаково открыто, страстно, весь отдаваясь охватившей его страсти. Его природа ослепляет каскадом цветов и звуков: