Портреты и прочие художества

Я спел балладу… Самое интересное, что ни меня, ни художественного руководителя «телемоста» не послали. Я извинился и пожелал даме спокойной ночи.

– Я тебе этого никогда не забуду. Спасибо.

Мы сняли трамвайные страсти, и я улетел в Гагру к семье. В конце августа вернулись из отпуска в Москву, с ансамблем «Пламя» через пару дней я улетел в Сочи. Десятого или одиннадцатого сентября я был снова дома. Воссоединение семьи… Потом жена ушла по делам, и практически сразу раздался телефонный звонок. Это был Порфирьев.

– Приезжай на Киевский. Если не приедешь, я сдохну.

– Что с тобой?

– Приезжай, при встрече все расскажу…

Около главного входа в Киевский вокзал на парапете сидел Слава… Сказать, что он пьян, – не сказать ничего. В те годы, может быть, только фотографии Маккартни на альбоме «Let it be» говорили, что трехдневная щетина может выглядеть стильно. Обычно подобная небритость утверждала, что человек либо бомж, либо пьет который день.

Слава взял меня за руки. Его руки были холодные, как лед.

– У тебя деньги есть?

– Есть.

– Если я сейчас не выпью, то мне будет кирдык.

– Что случилось?

– В Феодосии есть доктор… Довженко… Короче, он меня закодировал, загипнотизировал… В общем, снял со стакана. Но при этом я год должен был не пить. После съемки «Трамвая» я с мамой летал в Феодосию, и он меня… А я… В общем, я сорвался.

– И что теперь?

– Если я не выпью, то… Ты помнишь как Высоцкий? Даль?

– Хорошо, давай я подниму в Москве всех своих знакомых…

– Меня раскодировать может только Довженко, поэтому ничего не делай. Сейчас пошли, здесь есть пивная. Мы дадим пивка, а потом поедем к тебе… У тебя водка есть?

– Думаю, есть…

– Ну, вот, пошли.

Мы пошли, он пил и рассказывал мне, как мы будем добираться до Феодосии. И я, словно загипнотизированный его волей, не мог сказать ни слова против.

После второй кружки руки у него согрелись, и мы поехали ко мне домой.

Все происходило (благо жена отлучилась по делам), в тех же декорациях, что и летом. Слава напивался в ускоренном режиме. Я же пытался дозвониться до его отца, ну, помните, резидента-суперагента, который вернулся в Москву? Я однажды имел с ним, то есть с отцом, беседу, и он слезно просил, если Слава… то… И он моментально приедет. Слава напивался, а телефон молчал, как партизан.

– Да прекрати, они на даче.

Потом ему было плохо, и харчи с водкой не захотели оставаться в организме телевизионного режиссера. Что-то у них там произошло, и они вернулись на белый свет высказать свое недовольство Славе. А я? А я с тряпкой пытался привести ковер в исходный вид. Желание лететь к доктору Довженко, чтобы познакомиться на опыте Славы с его замечательной методикой, становилось все меньше.

Вскоре пришла жена. Она в своей пламенной речи пыталась найти аргументы, чтобы я понял, что не я ставлю на кон дружбу мужскую… Я вяло сопротивлялся.

Наконец я дозвонился до квартиры на Садовом.

– Он с вами напился, вот вы с ним сами и разбирайтесь, – был ответ несгибаемого разведчика.

Почва окончательно ушла из-под моих ног.

Пришел отец, уже мой отец.

– Как мне быть?

– Он тебе друг?

– Друг.

– Тогда ты должен с ним ехать.

Пути к отступлению были отрезаны. Я пошел на кухню и объявил жене, что еду с Порфирьевым в Феодосию. Татьяна молча достала сумку и начала собирать меня в поездку на море, откуда я только что вернулся. Я деловито взял паспорт, деньги. Режиссер играл роль человека, с трудом возвращающегося в жизнь.

– Наверное, ему надо в душ, а потом сменить одежду? – спросила Татьяна.

Я молча кивнул головой.

После душа Слава потребовал себе сменную одежду, потому что поездка отнимет не один день. Я открыл шкаф и предложил ему примерить что-либо из моего гардероба, сообразуясь с погодой в Москве и на Черном море. Выбор пал на мои парадно-выходные одежки, которые я купил в нечастых загранкомандировках.

– Ну что ж… Раз решили, тогда вперед, ребята, – были слова жены.

Мы вышли из дома и поймали такси до Курского. Лететь самолетом Слава отказался, мотивируя это тем, что он в «черном списке» во Внуково. У меня была надежда привезти его домой и сдать с рук на руки родителям, проявив при личном общении необходимую твердость. Но все напрасно… Даже в пьяном состоянии мой пациент контролировал ситуацию и просыпался в тот момент, когда я пытался повернуть машину в сторону его дома. В конце концов я махнул рукой, и мы прибыли на Курский. Старый вокзал был значительно многолюднее нынешнего. С него уходили поезда в Крым, на Кавказ, Украину, короче, все южное направление охватывали трассы Курского. Мы почему-то взяли два купейных билета до Харькова. Мне объяснили, что мы протусуемся там с утра до вечера, а к ночи ближе улетим в Керчь. Я не очень понял глубину стратегической мысли Славы, но пока я еще не аккумулировал силы для возражений и поэтому смиренно воспринял судьбу. Мы сели в купе… У меня с собой было. Мои знания в наркологии были не столь глубоки, чтобы вывести клиента из состояния алкогольного недоумения, но я знал, чем грозит для организма алкоголика невозможность опохмелиться.